VIII. Может быть, мало рассказов из истории или мифологии имеют больше значения, чем мусульманский рассказ о Моисее и соседних жителях Мертвого моря. Известное поколение людей жило на берегах этого Асфальтового моря и так как они (как и все мы склонны это делать) забыли внутреннюю сущность природы и привыкли лишь к обманчивой наружности лжи, то впали в печальное состояние.

Тогда милостивому небу благоугодно стало послать к ним пророка Моисея с поучительным словом предостережения, из которого они могли бы почерпнуть немало полезных правил. Но не тут-то было: люди у Мертвого моря не нашли ничего привлекательного в Моисее, что и следовало ожидать от рабского народа по отношению к герою или пророку. Поэтому они слушали его неохотно, или с пошлыми насмешками и издевательствами. Они даже зевали и давали понять, что считают его хвастуном и лишь скучным болтуном. Итак, люди с Асфальтового моря откровенно решили, что он, очевидно, шарлатан и, во всяком случае, пустой болтун. Моисей ушел, а природа и строгие истины ее все же остались.

В следующий раз, когда он посетил жителей Мертвого моря, они все превратились в обезьян. Они сидели на деревьях, скалили зубы самым естественным образом, болтали сущую ерунду и вся Вселенная представлялась им лишь одним сплошным призраком. И действительно, Вселенная стала призраком для обезьян, которые так смотрели на нее. Так сидят они и болтают поныне, и только каждую субботу в них как будто пробуждается смутное, полусознательное воспоминание и они своими слабыми глазами глядят на дивные, смутные очертания предметов. Впечатления, которые производят на них эти явления, они по временам выражают лишь в форме неблагозвучных, резких звуков и мяуканий. Это самый настоящий и трагический призрак, который может представиться уму человека или обезьяны. Они не делали никакого употребления из своих душ, и поэтому они потеряли их.

Субботняя молитва их заключается лишь в том, что они сидят на деревьях, неприятно кричат и как бы стараются вспомнить, что у них когда-то были души.

Разве тебе, путник, не приходилось никогда наталкиваться на группы таких созданий? Как мне кажется, в наше время они стали достаточно многочисленными.

IX. Когда исчезают идеалы, истина и благородство, которые были в людях, и не остается ничего, кроме одного только эгоизма и жадности, то жизнь становится немыслимой и сама древняя судьба, мать Вселенной, беспощадно приговаривает человека к смерти. Изредка лишь избирают они себе какую-нибудь легкую и удобную философию еды и питья и говорят во время жевания и пережевывания (которое они называют часами размышления): «Душа, радуйся. Это очень хорошо, что ты стала душою дьявола». И очень часто, раньше, чем они успеют очнуться, начинается их предсмертная агония.

X. А жаль, что души наши пропадают. Мы, конечно, должны будем их снова отыскать, иначе нам станет во всех отношениях хуже. Известная степень души необходимо нужна, чтобы предохранить тело от самого страшного разрушения, чтобы избавить себя от расхода на соль. Известны случаи, когда у людей было достаточно души для того, чтобы охранить тело и все пять чувств от порчи и для того, чтобы не иметь расхода на соль. Были такие люди и даже нации.

XI. Итак, требуют доказательства в том, что существует Бог?

Бог, которого можно доказать! Самое маленькое из смертных существ старается объяснить себе существование Бога. Если мы правильно это рассмотрим, – оно представляет себе его в виде бесконечного рисунка, среди которого оно живет, двигается и ест!

XII. Ты не хочешь иметь никакой тайны и никакого мистицизма. Ты хочешь бродить по всему свету при солнечном освещении того, что ты называешь правдой, или при помощи фонаря – того, что я называю адвокатской логикой. Ты все хочешь «объяснить» себе, «отдавать себе во всем отчет» или ни во что не верить? Да, ты даже хочешь пробовать смеяться? Каждый, кто признает неосновательную, всепроникающую область тайны, находящейся всюду: под нашими ногами и между наших рук – для кого Вселенная представляется оракулом и храмом, также как кухней и хлевом – будет в твоих глазах сумасшедшим мистиком. С насмешливым участием предлагаешь ты ему свой фонарь и обижаешься и кричишь, как ужаленный, если он оттолкнет его ногой. Бедный дьявол! Разве сам ты не родился и не умрешь? «Объясни все это или сделай одно из двух: отойди в сторону со своей дурацкой болтовней или – что еще лучше – брось ее и плачь, не потому что прошло господство удивления и Божий свет сбросил с себя красоту и стал прозаичным, а оттого, что ты до сих пор был дилетантом и близоруким педантом.

XIII. Методичность, которая все время сосредоточивает взгляд на собственном своем «я» и спрашивает себя с мучительной боязнью надежды и страха: «На правильном ли я пути или нет? Стану ли я праведником или буду обречен на вечные муки?» Что это, в сущности, как не фазис эгоизма, хотя и вытянутый в бесконечность, но тем не менее не блаженный. Брат, по возможности скорей постарайся стать выше всего. «Ты на неправильном пути. Ты вероятно, попадешь в ад». Смотри на это, как на действительность, привыкни к этой мысли, если ты человек. Тогда только всепоглощающая Вселенная будет тобою побеждена и из мрака полночи, из суеты алчного Ахерона выплывет рассвет вечного утра и осветит твою крутую тропу высоко выше всех надежд и всей боязни – и пробудит в твоем сердце небесную музыку.

XIV. Увы, самый бесполезный из всех смертных – это сентиментальный человек. Даже допуская, что он искренен и не обманывал нас постоянно, что же в нем хорошего? Не служит ли он нам вечным уроком сомнения и образчиком болезненного бессилия? Его добродетель преимущественно такая, которая каждым вздохом познает самое себя. Она совершенно больна: ей кажется, что она из стекла, что ее нельзя тронуть. Она сама не решается позволить кому-нибудь тронуть себя. Она ничего не может делать и может, в крайнем случае – при самом тщательном уходе – остаться в живых.

XV. Самонаблюдение – несомненный признак болезни. Независимо от того, является ли оно предвестником выздоровления или нет. Нездорова та добродетель, которая изводит себя раскаянием и страхом или, что еще хуже, тщетно и хвастливо надувается. В обоих случаях в основании лежит самолюбие или бесполезное оглядывание назад для измерения пройденного расстояния. Между тем единственная наша задача заключается в том, чтобы безостановочно подвигаться вперед и идти дальше.

Если в какой-нибудь сфере человеческой жизни и уместны целостность и бессознательность, то только во внутренней и самой интимной жизни, в жизни нравственной – так как они служат доказательством ее. Свободная, разумная воля, которая живет в нас и в наших Святая Святых, может на деле быть свободной и искать повиновение, как Божество. Это составляет ее право и стремление. Полное повиновение всегда будет немым.

XVL Человек ниспослан сюда не для сомнения, а для работы. Цель человека (так уже давно написано) проявляется в поступках, а не в мыслях. В состоянии совершенства все было мыслью, лишь образ. И вдохновляющий символ деятельности, и философия существовали в форме поэзии и религии. И тем не менее как может она оставаться в этом несовершенном состоянии, как можно обойтись без нее? Человек также стоит в центре природы. Время его окружено вечностью. Пространство его окружено бесконечностью. Как он может воздержаться, чтобы не спросить себя: «Что я? Откуда я пришел? Куда я когда-нибудь пойду?» Какой иной ответ может он получить на эти вопросы, кроме поверхностных, частичных указаний и дружеских уверений и успокоений. В виде тех, какие мы, бывало, слышали от матери, когда она пробовала успокоить своего любопытного невинного ребенка?

Сообразно с этим болезнь метафизики продолжительна. Во все века должны опять возникать, в новых формах, эти вопросы о смерти и бессмертии, о происхождении зла, свободы и необходимости. И постоянно, время от времени будет повторяться желание построить себе теорему о Вселенной. Это, к сожалению, останется, однако, всегда безуспешным. Ибо какую теорему бесконечности можно построить о бесконечном в достаточной и совершенной форме?

XVII. Тебе не нужно никакой новой религии. И ты, по всей вероятности, ее не получишь. У тебя и то больше «религии», нежели ты применяешь. Сегодня, взамен одной обязанности, которую ты исполняешь, тебе известны десять обязанностей, которые тебе приказано помнить. Ты видишь в своем уме десять правил, которым нужно подчиняться! Исполни хоть одно из них. Оно само укажет тебе еще десять других, которые должны и могли бы исполняться. «А моя будущая судьба?» Ах, вот как, твоя будущая судьба! Твоя будущая судьба кажется мне – в то время, как это для тебя составляет главный вопрос, – весьма загадочной! Я не думаю, чтобы она могла быть хороша. Разве не учил нас норвежец Один с незапамятных времен, еще на рассвете веков (хотя он был лишь бедным язычником) тому, что для труса не может быть и не бывает счастливой судьбы, что для него нет нигде пристани, за исключением преисподней у Гелы, во мраке ночи. Но трусы и мальчишки те, которые жаждали удовольствия и дрожат перед болью. Для сего мира и для иного трусы составляют класс людей, созданных для того, чтобы быть «арестованными». Они ни на что больше не годны и не могут ожидать другой участи. Тут был больший, нежели Один. Больший, нежели Один учил вас. Не большей трусости, надеюсь. Брат, ты должен молить о душе. Ты должен бороться энергично. Как за жизнь и за смерть. За то, чтобы снова вернуть себе душу! Знай, что «религия» – не пилюля снаружи, а новое пробуждение твоего собственного «я» изнутри. И прежде всего оставь меня в покое с твоими «религиями» здесь или где бы то ни было в другом месте.

XVIII. Очень правильную теорию проповедует нам мудрец. А именно: «Сомнения какого бы то ни было рода нельзя удалить иначе, как поступком». На этом основании советую человеку, который с трудом пробирается в темноте или при плохом освещении и внутренне молится о скорейшем наступлении дня строго придерживаться другого, неоценимо дорогого для меня правила: «Исполняй долг, который тебе ближе всего. О котором ты знаешь, что это обязанность. Вторая покажется тебе тогда уже гораздо яснее».

XIX. О брат! Мы должны по возможности пробудить в себе душу и совесть. Мы должны променять дилетантизм на честные стремления. А свои мертвые, каменные сердца – на живые сердца из плоти. Тогда мы познаем не одну только вещь, а бесконечный ряд вещей (в более или менее ясной очереди) которые смогут быть сделаны. Исполни первую из них. Попробуй, и вторая покажется тебе яснее и более удобоисполнимою. Вторая, третья и трехтысячная сделается тогда возможной для нас.

XX. Набожность по отношению к Богу, благородство мысли, которая вдохновляет человеческую душу и заставляет ее стремиться к небу, не могут быть «научены» ни самыми избранными катехизисами, ни самой усердной проповедью или муштровкой. Ах, нет! Совершенно иными методами эта священная «зараза» может переходить от одной души к другой, а именно: особенно благодаря спокойному, постоянному примеру, спокойному выжиданию благоприятного настроения и надлежащего момента, к которому должно присоединиться своего рода чудо, которое правильнее назвать «Божьим милосердием».