Но не красноречивее и не убедительнее ли целых библиотек богословия бывает иногда бессознательный взгляд отца или матери, которые обладали набожным благородством мысли?

Действительно, надо удивляться тому количеству разнородных отсталых идей, которых и по сейчас придерживаются, хотя бы в ущерб себе, бедный человеческий и детский ум. Массами стучатся они с шумом к ним, как будто бы это были вполне живые идеи.

XXI. Прежде всего невозможно достаточно быстро согнать со света тот «усталый, возможный Деизм», составляющий теперь нашу обыкновенную английскую веру. Какова, собственно, сущность человека, теоретически защищающего с судорожной горячностью Бога, – может быть, лишь неоспоримый символ и культ Бога? В остальном же, в мыслях, в словах и поступках, видно, что он живет, как будто его теория была только вежливою формою речи, а теоретически Бог его – лишь отдаленный кумир, с которым он решительно ничего общего не имеет.

Глупец! Бог не есть ограниченный образ в известном пространстве. Бог не только там, но и здесь, и нигде – в твоем жизненном дыхании, в твоих помыслах и поступках – и умно было бы с твоей стороны, если бы ты это запомнил. Если нет Бога, как говорил глупец, то продолжай жить с чувством наружной порядочности и с похвалой губ, с внутренней жадностью и фальшью и со всей пустой, хитро придуманной неосновательностью, которая связывает тебя с Маммоной сего мира. Но повторяем мы, если есть Бог, то берегись! И все же, как в том, так и в другом случае – что ты? Атеист бродит по ложному пути и, тем не менее, в нем есть доля истины. Это правда сравнительно с тобой, потому что ты, несчастный смертный, живешь в одной сплошной лжи, и сам представляешь собою олицетворенную ложь.

XXII. Представь себе человека, который советует своим собратьям верить в Бога для того, чтобы чартизм попал в арьергард, и чтобы рабочие в Манчестере могли спокойно остаться за своими станками. Трудно себе представить более дикую идею!

Друг мой, если тебе когда-нибудь удастся уверовать в Бога, то ты убедишься в том, что весь чартизм, Манчестерские бесчинства, парламентская некомпетентность, ветреные министерства, самые дикие социальные вопросы и сожжение всей этой планеты – ничто сравнительно с этим.

XXIII. С человеком, который честно к самому себе приступает к делу и всю душу вкладывает как в разговор, так и в поступки, всегда можно что-нибудь сделать. Сам Сатана был по Данте предметом, достойным похвал, сравнительно с теми ангелами «juste milieu», которыми изобилует наше время. Которые не были ни мятежными, ни верными, и только думали о своем собственном маленьком «Я» – представители умеренности и аккуратности. Они были приговорены к ужасным мучениям в Дантовском аду: лишены были надежды умереть, а должны были застыть без смерти и без жизни, в грязи, пучимые мухами, спать беспрестанно, и терпеть, и «Бога ненавидеть так же, как врага Божья».

XXIV. Собственно говоря, ничто не может внушать такого презрения и нет ничего более достойного отвращения и забвения, чем полумошенник, который не правдив и не лжец. Который никогда в жизни не сказал правды и не совершил честного поступка. Ведь его дух живет в сумерках, с кошачьими глазами, которые не в состоянии узнать правду и у которого, само собой разумеется, не хватает мужества совершить или сказать полную ложь. Вследствие чего вся жизнь его проходит в склеивании правды с неправдой с целью создать из этого нечто правдоподобное.

XXV. Несомненно, что наступит день, когда снова узнают, какая сила лежит в чистоте и воздержании жизни. Как божественен стыдливый румянец на молодых человеческих щеках. Как высока и целебна это обязанность, возложенная не только на одних женщин, а на всех созданий вообще. Если бы такой день никогда не настал, тогда, я полагаю, что и многое другое никогда не вернется. Великодушие и глубокомыслие никогда не вернутся. Геройская чистота сердца и глаз, благородная, благочестивая храбрость, окружающая нас, и образцовый век – как могут они когда-либо вернуться?

XXVI. Но во всяком случае ясно, что не школа, пройденная в служении дьяволу, а только наше решение бросить эту службу направляет нас к правильным, мужественным поступкам. Мы становимся людьми не после того, как отступаем разочарованными в погоне за ложными удовольствиями, а после того, как нам почему-либо становится ясно, какие непреодолимые препятствия окружали нас в течение всей жизни. Как безрассудно ожидать удовлетворения для нашей «смертной» души от подарков этого бесконечно суетного мира. Как безумно, что человек должен довольствоваться самим собою. Что для страдания и терпения нет иногда средств, кроме стремления и поступков. Мужественность начинается, когда мы, каким бы то ни было образом, заключаем перемирие с необходимостью. Она так же начинается, когда мы (как это делает большинство) покоряемся необходимости. Но весело и полной надежд начинается она лишь тогда, когда примиримся с необходимостью. Тогда мы действительно торжествуем и чувствуем, что стали свободными.

К чему эта смертельная спешка заработать деньги? Я не попаду в ад, даже если я не заработаю денег. Мне говорили, что есть еще другой ад.

XXVII. Читатель, даже читатель-христианин, как ты себя называешь, имеешь ли ты представление о рае и об аде? Я думаю, что нет. Хотя слова эти часто у нас на языке, они, тем не менее, представляют для большинства из нас нечто сказочное или полу-сказочное, точно преходящий образ или звук, имеющий мало значения.

И тем не менее, следует раз навсегда узнать, что это не образ, не мысль, не полусказка, а вечная, наивысшая действительность. «Никакое море из сицилианской или иной серы уже нигде не горит в наше время», – говоришь ты. Хорошо. А если и не горело? Верь или не верь этому, как хочешь, и придерживайся этого крепко, как настоящей выгоды, как способа подняться в высшие стадии, в дальнейшие горизонты и страны. Исчезло ли все это или нет – думай как хочешь. Но ты не должен верить, что исчезло или может исчезнуть из человеческой жизни, имеющая практическое значение «бесконечность», выражаясь строго арифметически! О брат! Разве не было момента, когда «бесконечность» страха, надежды, сострадания не обнаруживалась перед тобой несомненным и без названия? Не явилось ли оно тебе некогда как сияние сверхъестественного, вечного Океана, как голос старой вечности, звучащей где-то вдали, в самой глубине твоего сердца? Никогда? К сожалению, нет. Это, значит, был не твой либерализм, а твой анимализм! «Бесконечное» вернее, чем какая-либо другая действительность. Одни люди могут это отличить. Только бобры, пауки и хищные животные из породы коршунов и лисиц не отличают этого!

Слово «ад» еще очень употребительно в английском народе. Но мне трудно определить, что оно должно означать. Обыкновенно «ад» означает бесконечный страх. Вещь, которой страшно боится и перед которою дрожит человек, которой он старается избежать всеми силами своей души. Поэтому есть ад, если как следует об этом подумать, который сопровождает человека по всем ступеням его истории и религиозного или иного развития. Но ады людей и народов очень различаются друг от Друга.

У христиан существует бесконечный страх перед тем, что справедливый Судья может найти его виновным. У древних римлян был, как я себе это представляю, страх не перед Плутоном (который их, вероятно, очень мало смущал), а страх перед недостойными, недобродетельными, или по основному значению их выражения – трусливыми поступками. Если посмотреть на суть вещей, чего же современная душа бесконечно боится на деле и воистину? На что смотрит она с понятным отчаянием? Что составляет ее «ад»? Не торопясь и с удивлением выговариваю я это: «Ее ад – это страх перед недостатком успеха. Боязнь, что ей не удастся приобрести денег, славы или иных земных благ. Особенно же денег». Разве это не своеобразный ад? Да, он очень своеобразен. Если у нас нет «успеха», на что мы нужны? Тогда было бы лучше, если бы мы вовсе и не появлялись на свет Божий.

В действительности же этот ад принадлежит, конечно, Евангелию Маммонизма, который имеет и соответствующий рай. Ведь, в сущности, действительность представляется в самых различных видах. На одну вещь мы действительно серьезно смотрим, а именно: на наживу денег. Трудящийся Маммонизм делится с ленивым дилетантизмом, который, со свойственным ему аристократизмом, пользуется своими правами свободной охоты на свете. Слава Богу, что есть хоть Маммонизм или что-либо иное, на что мы серьезно смотрим. Лень – самое скверное – только одна лень живет без надежды. Работай серьезно над чем бы то ни было, и ты постепенно привыкнешь ко всякому труду. В работе лежит бесконечная надежда, даже если эта работа делается для наживы денег.

Действительно, надо сознаться, что мы в настоящее время пришли к необыкновенному заключению с нашим Маммоновским Евангелием. Мы называем это обществом, и, вместе с тем, открыто признаемся в совершеннейшем разобщении и изолировании. Наша жизнь – не взаимная помощь, а скорее (под прикрытием военных законов, которые называются «свободной конкуренцией» и т. д.), взаимная вражда. Мы совершенно забыли, «что наличный расчет» не составляет единственного соотношения с человеческим существом. Мы твердо уверены в том, что все обязательства человека этим исчерпываются. «Мои голодающие рабочие? – отвечает богатый фабрикант. – Разве я их не честно нанимал на рынке? Разве я не уплатил им всей условленной суммы до последней копейки? Что же мне еще с ними делать?»

Правда, поклонение Маммоне – очень скучная религия. Когда Каин, для собственной своей пользы, убил Авеля, и его спросили: «Где твой брат?», он также ответил: «А разве я сторож брата моего? Разве я брату своему не уплатил жалованья – того, что он у меня заработал?».

О, любящий роскошь богатый купец, сиятельный, занимающийся охотой герцог, разве нет другого средства для уничтожения твоего брата, кроме грубого способа Каина? «Хороший человек уже обещает кое-что своею наружностью, своим присутствием, в качестве жизненного спутника в пилигримстве этой жизни». Беда ему, если он забудет все такие обещания, если он никогда не знает, что они были даны! Для омертвевшей души, которая преисполнена лишь немым идолопоклонством чувств, для которой ад и недостаток в деньгах имеет одинаковое значение – все обещания и нравственные обязанности, неисполнение коих не подлежит судебному преследованию, как бы не существуют. Можно ему приказать уплатить деньги но больше ничего. Во всей истории прошлого я не слышал о таком обществе, где бы то ни было на Божьем свете, которое основывалось бы на такой философии, и, надеюсь, в истории всей будущности не найти ничего подобного. Не так создана Вселенная. Она создана иначе. Человек или нация людей, думающих, что она так создана, простосердечно продвигаются дальше, шаг за шагом. Но мы знаем, конечно, куда. В последние два века атеистического правления (теперь почти двести лет прошло с благословенного водворения священной особы его величества и защитника веры, Карла II) мы, по моему мнению, в достаточной мере исчерпали ту прочную почву, по которой могли еще ходить. А теперь мы стоим в страхе и опьянении на краю пропасти! Дело в том, что из того, что мы называем атеизмом, вытекает еще такая масса других «измов», и ошибок, каждую из которых преследует свое собственное несчастие! Душа – не ветер, заключенный в капсулу. Всемогущий Создатель – не часовщик, который когда-то, в доисторические времена, сделал часы из Вселенной и сидит с тех пор перед ними и следит, что с ними творится! Вовсе нет! Отсюда происходит Атеизм, отсюда являются, как мы говорим, многие другие «измы». И суммою всего является рабство – противоположность геройству – печальный корень всех страданий, какими бы именами они не назывались.

И действительно, точно так же, как ни один человек никогда не видел вышеупомянутого ветра, заключенного в капсулу, он находит это, строго говоря, более ложным, нежели понятным. Он находит, что всемогущий часовщик представляет собой весьма ложный предмет, и сообразно с этим отрицает его. И вместе с ним еще многое другое. К сожалению, неизвестно, что именно и сколько другого! Ведь вера в Невидимое, Безымянное и Божественное, которое присутствует во всем, что мы видим, делаем, при всех наших страданиях, составляет квинтэссенцию всякой веры, как бы она ни называлась. Если еще и это отрицать? Или, что еще хуже, признавать это только губами или в переплетенных молитвенниках. Если это отрицать, что же вообще останется? Во что можно будет верить?