Словом, да, хотя я абсолютно уверен, что текст мой отнюдь не пустая галиматья, не графомания, не хаотичный набор внешне как будто не связанных между собой воспоминаний, впечатлений, переживаний, до которых, казалось бы, нет и не может быть дела никому, кроме меня самого, – прямо ответить на вопрос, о чем я пишу, так сказать, в двух словах, я не могу. Не могу, или не хочу, или боюсь… Однако, может быть, именно в этом мое большое достоинство, а не жирный минус? По крайней мере, мне кажется, что передо мной нечто безбрежное – тот самый океан. Или космос.
Предложу самое короткое определение литературы: литература – это игра слов. В глубокой древности люди научились говорить и придумали слова – как средство связи и общения. То есть поначалу слова, речь, язык носили чисто утилитарный характер. Но прошло время, и некоторые чудаки заметили, что – для развлечения, в виде некой игры – слова можно выстраивать в определенной, забавной последовательности, – недаром подобных умников мы сейчас иногда называем острословами. (А ведь правда, писатель – это, в сущности, не кто иной, как острослов; не будучи острословом, вряд ли можно претендовать на что-то серьезное. Как завещал один из моих университетских преподавателей – оттачивать стиль до афористичности.) На основе случайных ритмовых соразмерностей (метра, размера), а затем и созвучий (рифм) родилась поэзия. А следом за нею – проза, построенная уже на более глубоком, сложном сочленении слов.
И если уж говорить о себе, заявляю со всей откровенностью (эту, быть может, жестокую мысль вынашиваю я уже давно): люди, события, весь этот мир – всего лишь «матерьял». Они играют какую-то роль, имеют какое-то значение лишь постольку, поскольку провоцируют мою мысль на работу. Не более того. И самое удивительное, что нет здесь ни возведенного в абсолют эгоцентризма, ни ксенофобии, ни высшей степени мизантропии, ибо не только всё, что меня окружает, но даже и я сам – части моего тела, мой организм, – лишь (другими словами) подопытные кролики для той странной, загадочной субстанции, что существует в моем мозгу.
* * * * *
О, что это, интересно, было за время, когда человек почувствовал в себе силы отказаться от малоэтажных жилищ своих и дерзновенно устремился ввысь? Неужто в горизонтальной плоскости стало так тесно? Или развитие техники, приведшее потом к появлению первых самолетов, а затем и космических ракет, заставило его искать возможности утолить свое тщеславие и, конечно же, гордыню, неодолимую, чисто человеческую гордыню в покорении вертикали? (И что есть вертикаль, как не – в конечном счете – Бог?) Да, я думаю, дело именно в гордыне. И разве удивишь кого-нибудь тем, что, говорят, по всему свету разбросаны теперь небоскребы – здания чудовищной, как и само название, высоты, не меньше ста этажей, как думали мы в детстве? Не удивишь. Потому что даже самые скромные, меньшие их собратья – да даже наша четырнадцатиэтажка! – в сути своей всё те же вавилонские башни, пусть и в миниатюре. А мы – мы, должно быть, новые икары; да, мы, скорее всего, испытаем страшное падение, нас обязательно низринут в самую подлую, отвратительную бездну, как падшего ангела. Но, несмотря на это, мы устремились к Богу, не сумев достучаться до небес отсюда, с земли; Бог, как казалось нам, под старость мира и сам стал слишком стар, немощен и глух; не видит нас, мелюзгу, ослабевшим своим старческим взором свысока, не слышит наших молитв… Древние, быть может, были искусными зодчими, но упорства, предприимчивости им явно недоставало. Они предприняли одну лишь попытку, пусть и грандиозную, и сдались, потерпев крах. Мы же, иначе мыслящие потомки, решились на то, о чем они не смели мечтать: теперь мы карабкаемся к Богу посредством сотен миллионов башен. Мы не оставим Его в покое, пока не найдем Его, пока не выкурим с Его насиженных небес, чтобы схватить за грудки и поговорить наконец начистоту. Он должен помочь нам раз и навсегда разобраться в себе; и мы спросим с Него, почему созданный Им мир докатился до того плачевного состояния, в котором он пребывает сейчас, или, может, пребывал всегда. Человек ли так осквернил мир, – и если да, то зачем, о Господь, ты создал нас такими убогими, – или мир изначально хранил в себе семена зла? – вот на какой вопрос я хотел бы найти ответ.
* * * * *
Да, как ни стараюсь я преодолеть свои страхи, ничего не выходит. Не страшно существовать в этом мире, должно быть, только существам совсем уж низшего порядка – микробам, бактериям, насекомым (хотя и им, наверное, тоже жутко); а уже кошка, собака – так же, как и люди, угнетаются с годами своей бренностью, безвыходностью положения, неминуемостью смерти. Да-да, даже развитые животные, и те ужасаются смерти, что уж говорить о человеке, который обзавелся способностью мыслить – и потому страдает более всех.
Уныние, отчаяние овладевают мной, ибо нет, не пересилить мне моих мысленных демонов, не изгнать моего внутреннего врага… Неужто он будет крепнуть, нарастать – и дальше будет только хуже и хуже? Такими темпами я и вправду додумаюсь до чертиков, и голова моя взорвется. Воистину – мышление, познание – от дьявола, это его страшный инструмент, которым он проводит свою безжалостную экзекуцию над нами. Это – вивисекция, он режет по живому… Полезли мы в космос – там сплошные тайны, загадка в загадке, как матрешки, и бесконечное расширение, пустота. Сунулись мы вглубь – там тоже нет предела: сначала молекулы, потом атомы, кварки, нейтрино (или это из другой оперы?), потом – обнаружат, о, непременно обнаружат что-нибудь еще… И главное – во всё это невозможно поверить; можно только сойти с ума – как схожу сейчас я, как сходит и всё человечество…
Ну да, допустим, свободное мышление – это зло, пришедшее от дьявола, но Бог-то в таком случае каков? Какими Он хотел видеть людей – своими домашними зверюшками? Нет, я серьезно: раз уж оборвался тот мой сон, в котором я должен был говорить с Богом, я бы не отказался от возможности задать вопрос кому-то из высших деятелей церкви или, лучше, кому-то из авторитетных, достойных богословов: как они всё это понимают?.. Допустим, вся история «претворения в жизнь» религии на местах – сплошь история поверхностных, грубых или просто неверных толкований, злоупотреблений, «перегибов в строительстве социализма» вроде крестовых походов, уничтожения еретиков, охоты на ведьм, костров и пыток инквизиции и прочего. От всего этого можно и откреститься – и даже выразить сожаление, прощения попросить.
Но как понимать сами находящиеся вне критики источники, Священное Писание, пресловутую легенду о рае? Вот жили в Эдеме Адам и Ева – сытно, тепло, вольготно, спокойно; одним словом – у Бога за пазухой. И были они двое юродивых, двое блаженных, ни о чем не заботившихся, ничего не знавших, ни о чем таком плохом, скверном не подозревавших – и Бог им, своему творению, нарадоваться не мог. И лишь змий-искуситель, паскуда, всё испортил: предложил им запретный (запрещенный Богом) плод с древа познания – те его по наивности и слопали. Тут-то Бог осерчал и изгнал неблагодарных скотов из рая… И именно с этого момента и началась вся наша катавасия – то, что ныне называется всемирной историей: с ее потоками крови, жестокости, лжи, несправедливости; с бесчисленными войнами, эпидемиями и, конечно, главным проклятием Божием: старостью, смертью… Это и было наказанием Адаму и Еве и всем нам, несчастному роду людскому (равно как и всем остальным тварям – заодно) за опрометчивое решение мыслить – решение, принятое то ли случайно, то ли по ошибке; то ли по глупости, то ли по дерзости.
Я не позирую, не актерствую, мне правда интересно узнать, что ответили бы мне религиозные мыслители – в чем сокровенная мудрость этой притчи, пришедшей к нам из глубины веков – легенды о рае? Если, ввиду скудоумия своего, я грязно извратил ее смысл, то где находится логическая ошибка в моих рассуждениях – и каков смысл истинный?
Естественный отбор, сумасшедшая конкуренция и прочие жуткие данности мира зверей и капиталистов делают нас одинаковыми – жестокосердными, эгоистичными.
Как только мы уходим из отчего дома, мы становимся как котята, выброшенные на улицу, – выживет только тот, кто сумеет вырасти в сильного, хитрого, свирепого хищника, способного до последнего издыхания противостоять холоду, голоду, злым людям, собакам – пока не иссякнут всякий инстинкт самосохранения и способность сопротивляться.
Мне кажется, мифы о рае – это коллективное бессознательное, запечатлевшее образы счастливого детства. Сытый, здоровый, окруженный заботой младенец и есть Адам (или Ева), живущий в райских кущах, абсолютно счастливый, могущий не думать о выживании. Он полагает себя бессмертным, а родители его – его Бог, гарант беззаботного, идеального существования. Но с годами ребенок взрослеет, родители покидают его, и ему приходится бороться за выживание, – так происходит изгнание из рая.
Когда я родился, я был абсолютно здоровым: имел стопроцентное зрение, молодые, неизношенные внутренние органы и так далее. Передо мной были открыты все пути. Я мог стать кем угодно, мог «вылепить» из себя почти всякое. Я был непорочен, неиспорчен, внешне и внутренне красив. Но с каждым новым днем мир и жизнь психологически и физически истощали меня. Деформировалось мое тело, а в душе поселялись обиды, злоба, мелочность…
Счастливое детство – единственный реально существующий рай, о потере которого мыслящий взрослый жалеет всю жизнь.
* * * * *
Мир постоянно меняется. Всё в нем возникает и исчезает, рождается и умирает – как и сам мир. Без этого нет развития – диалектика, мол, убеждают меня. – Чертова диалектика! – отвечаю я. Нет ничего ужаснее, чем все эти перемены – они гнетут меня, они не дают мне покоя. Наш мир – сплошь разочарования, расставания, утраты. Не могу поверить, что не существует мира на принципиально иных основах, где есть непреходящее, вневременное, вечное…
А этот жестокий мир… он раздавит меня, как таракана, – сначала жизнью раздавит, как тапкой, потом смертью добьет – размажет, впечатает в паркет.
Странное дело: у меня сейчас всё хорошо, мне ничто не угрожает, наконец, я сейчас в отпуске!.. в отпуске, черт бы его побрал, а всё – одно: начало новой недели – на уровне подсознания – будоражит во мне этот въедливый, наверное, уже невыводимый страх.