К Пресветлому Рождеству Христову я получил подарок. До Белкинского подворья добрались полдюжины голландцев, трое из них оказались спецами по сельскому хозяйству, выражаясь по-современному — агрономами и животноводами, один — мастером в постройке плотин и обустройстве мельниц, еще один — кузнецом, да не простым, а мастером железоделательной мануфактуры, а последний — аптекарем и лекарем. Так я получил не только преподавателей голландского языка, который преподавать было некому, поскольку Классен остался в Кремле, при царевой аптеке, а еще один голландский купец, бывший у меня на примете, после первых же погромов отбыл от греха подальше на родину, но еще и необходимых мне специалистов. Добрались они до меня благодаря неукротимой воле одного из них, Акселя Виниуса, за время путешествия ставшего признанным лидером этой иноземной ватажки. Тот оказался изрядным новатором, у себя в Леевардене он пытался внедрить какие-нибудь свои придумки и новшества, но все время получал по рукам. Это ж только для нас голландцы были все сплошь суперсовременные и прогрессивные, а у них там та же кутерьма. Ежели все в округе вот так водяную мельницу делают или там поля обрабатывают — значит, нечего тут умничать, молод еще. Известно же, люди худого не присоветуют… Уж не знаю, что ему там написал Классен, но этот самый Виниус просто загорелся идеей, что нашел человека, который даст ему развернуться в полную силу, сманил с собой пару таких же, как и он, непосед, да и рванул в жуткую, дремучую Московию, даже еще и не подозревая, что здесь уже вовсю убивают иноземцев. Добравшись до Архангельска и повстречав толпы бегущих на родину перепуганных соотечественников, его менее воодушевленные спутники едва не повернули назад. Но Виниус выступил с пламенной речью, что он-де едет как раз таки по приглашению очень уважаемого всеми русскими tzarevich, который и провозгласил это жуткое prorochestvo, так что ему лично ничто не угрожает. И вообще, в пророчестве-то говорится о латинянах, то есть католиках, а они, граждане Соединенных провинций, и сами давно с этими католиками на ножах. Ему резонно возразили, что бьют вообще-то не потому, каким макаром ты крестишься и какого бога в сердце носишь, а по конкретной морде. И многие такие же граждане Соединенных провинций уже попали под раздачу. Хотя большинство, слава богу, не до смерти. Но Виниус был непоколебим. И даже увлек своим воодушевлением еще троих из числа собиравшихся бежать.

Под Ярославлем их едва не прибили. Почти все иноземцы из этого города уже сдернули, а народ был зол, нервен и испуган, и ему срочно требовалось на ком-нибудь оторваться. Спаслись только тем, что по совету одного из примкнувших, уже пожившего в этой дикой Московии и немного разбирающегося в местных реалиях, забежали в церковь и рухнули на колени у алтаря, истово крестясь. Поскольку иноземцев при входе в святой храм Господень не разорвало на месте, чуть остывшая толпа вняла батюшке, заявившему, что в этом случае их утверждению, что они не подлые латиняне, а совсем даже наоборот, можно доверять. А вопли Виниуса, что он едет по приглашению самого tzarevich, окончательно разрядили обстановку. Голландцев подняли, отряхнули, приставили охрану и отправили на Москву с купеческим караваном.

В Москве царевича не оказалось. Но Арендт Классен, письмо которого и послужило причиной тому, что Виниус сорвался с места, сообщил, что тот находится неподалеку, в родовой вотчине царя со странным, как, впрочем, и все здесь, в Московии, названием Belkino. Теперь осталось дождаться оказии и совершить последний бросок…

Виниус оказался человеком с неистощимой энергией. Во-первых, он категорически забраковал соху и велел кузнецам ковать лемеховый двухколесный плуг. Затем, поскольку полевыми работами в это время года заниматься было невозможно, занялся отбором наиболее продуктивных коров и коз и формированием селекционного стада. Овец он забраковал напрочь, заявив, что тратить время на столь бесполезный материал не в его правилах. А вот к свиньям подошел с интересом. Сапеговым табуном он также занялся вплотную, хотя поначалу большинство лошадей забраковал, сказав, что до настоящих фризов[36] им далеко, а под упряжь куда лучше подходят лошади, которых разводят в Ольденбурге — у них более приемлемый для сего аллюр с подвижными запястьями и плечами, достаточно вертикально поставленными, чтобы держать хомут. Я же мотал на ус все эти названия, поскольку с упряжной лошадью была одна закавыка. Знаете, сколько тут требовалось лошадей, чтобы перевезти одно тяжелое орудие со всем его боезапасом? Нет? Стоите? Лучше сядьте. Сто шестьдесят три! А более-менее легкое полевое? От пятнадцати до двадцати. Ну дохленькие здесь были лошади…

Так что пока здесь не получится вывести настоящую строевую артиллеристскую лошадь — ни о какой полноценной артиллерии и думать не стоит. Бесполезно. А ведь я где-то читал, что до Гражданской войны в Америке от семидесяти до восьмидесяти процентов всех потерь на поле боя приходилось именно на артиллерию. Впрочем, это, похоже, все не про наше время. Здесь пушки на поле боя появлялись пока от случая к случаю, далеко не во всяком сражении, да и когда появлялись — заряжались долго, стреляли редко и потому за все время сражения успевали сделать дай бог от одного-двух до максимум десятка выстрелов… Впрочем, чуть позже Аксель все-таки сменил гнев на милость и сказал, что Сапегов табун вполне приемлем, поскольку век закованных от макушки до пят в тяжелую броню рыцарей остался в прошлом, и уже навсегда, а для более легко вооруженного всадника кони вполне подходят. Причем они даже повыносливее и порезвее фризов. Виден прилив арабской крови…

К весне у нас уже готов был солидный запас металлических плугов, а Виниус начал заниматься трассировкой полей и подготовкой почвы. Я еле смог убедить его пока ничего не сеять, заявив, что мне точно известно, что все равно ничего не вырастет. Аксель же оказался жутким упрямцем и уверял меня, что если правильно посадить и верно ухаживать, то ничего не вырасти просто не может. И я не поставил бы об заклад свою голову на то, что, несмотря на всю аномалию с погодой, он был так уж неправ. Но рисковать я не захотел, к тому же мне нужны были рабочие руки для других дел, и потому я просто приказал ничего не сеять. Однако Виниус, вот ведь упрямец эдакий, договорился-таки за моей спиной с крестьянином одного из отдаленных починков и сумел засеять несколько полос рожью, овсом и ячменем. А по осени торжественно предъявил мне урожай сам-друг с половиной. Учитывая, что все, кто рискнул по весне сеяться, не собрали и того, что бросили в землю, это был настоящий успех. Так что слухи о Виниусе по крестьянским дворам пошли один другого хлеще.

Еще весной в вотчине появились первые беженцы. Рабочих рук для воплощения всех моих планов не хватало, поэтому я поначалу принимал всех. Однако мало-помалу поток разрастался, и я начал подумывать, куда стану девать народ, если он так и будет переть. И придумал комбинацию, которая позволяла мне не только успешно переварить поток людей, буде он так сильно увеличится, но и заложить кое-какие основы на будущее… Ибо я всегда был амбициозным предпринимателем и собирался в будущем поднять свой нынешний бизнес — Московскую Русь до уровня самых передовых бизнесов современного мне столетия. Скажем, до тех же Нидерландов. А коль получится, то и выше. Именно для воплощения в жизнь придуманной мной комбинации я затеял летнее путешествие своего потока прямиком на Урал, к Соли Камской, к одной из самых богатых семей нынешней России, современным олигархам, так сказать, — Строгановым.

До Сольвычегодска, где помещалась ставка нынешней главы клана, вдовы Семена Аникеевича Строганова Евдокии Нестеровны, мы добрались аккурат к началу августа… Вот ведь интересно, я, да и большинство людей в мое время считали, что в допетровской России женщина была существом темным и забитым. Типа сидела в тереме, нос на люди не казала и была личной собственностью мужа. Короче, полный «кирхе, киндер, кюхен». Домострой форева, однако. А если приглядеться — ну где тот домострой-то? Про Марфу-посадницу все слышали? А про боярыню Морозову? А матушка Грозного Елена Глинская, что сумела денежную реформу в стране провести? Или вот еще пример — Евдокия Нестеровна. Такое дело в кулаке держит! И вовсе не потому, что мужиков рядом нет. Есть, и тоже о-го-го, те же ее племянники — Максим Яковлевич и Никита Григорьевич, которые Ермака призвали, тоже уже шестой десяток разменяли. Однако супротив нее и пикнуть не смели… И это только самый высокий, прямо скажем, государственный уровень, а если чуть ниже копнуть? Там уже таких примеров не десятки — сотни! Бабы капиталами ворочают, вотчинами руководят, караваны судов отправляют. Так что от человека все зависит, от него самого. Как, кстати, и в наши времена… Нет, кое-какие ограничения и правила, конечно, присутствуют. Но где их нет-то? В конце концов, то же «кирхе, киндер, кюхен» отнюдь не из русского языка взято. Да и скажите мне положа руку на сердце, что, от того, что эти ограничения у нас вроде бы сняты, нам всем лучше стало? Семьи крепче? Любви больше? Щас, разбежались… Нет, любви-то, конечно, больше стало, вот только не той, когда тебя любят, а той, которой занимаются. А в остальном — больше половины детей страны в неполных семьях растут… И ведь в том, моем покинутом будущем, умные бабы и сами все понимают. Вот, помню, засиделись мы как-то на мозговом штурме моим большим штабом. И я по пути подбросил к дому начальника моей канцелярии Людмилу Андреевну. Умнейшая баба. И в самом соку еще. Если бы не мое железное правило не гулять там, где работаешь, вполне вероятно, я за ней и приударил бы… Так вот, по пути мы заскочили в «Мегу», и когда я разобрался со своими делами, то обнаружил Людмилу Андреевну в секции тканей. Она задумчиво перебирала пальцами угол отреза гардинного полотна.

— Присмотрели что, Людмила Андреевна? — спросил я. К сотрудникам, которых я уважаю, я обращаюсь по имени-отчеству. Даже если они и моложе меня лет на десять.

Она повернулась ко мне:

— Да вот думаю поменять шторы в гостиной.