Хозяин лошадки так и не объявился — ни вчера вечером, ни сегодня утром, ни один, ни в компании друзей-приятелей. Напрасно под начавшимся дождём Надя уводила Фру-фру подальше дальше в лес, а Юра разравнивал лопаткой следы от тележных колёс и отпечатки подков. Грозу москвичи переждали под старым дуплистым дубом, глядя на рябую от водяных струй реку и странный лиловый отсвет в небесах. Сегодня днём, перед тем, как отправиться в путь, они на всякий случай подвесили на верёвке в дупле дуба половину наличных вещей. В том числе обе палатки и сменную одежду, остатки продовольствия, два из четырёх мобильных телефонов, оба фонарика с солнечными батареями, пакет с золотистыми яблоками, таинственный зелёный шар и рукописную книгу.
Уже после грозы, поворошив сложенное в телеге сено, Юра обнаружил под ним две тяжеленные берестяные колоды. По характерному тягучему запаху, по доносившемуся изнутри басовитому гудению, по узким леткам, закрытым пробками из мятого лесного лыка было нетрудно догадаться, что это такое. Столь специфичный и, без сомнения, ценный для хозяина груз добавил москвичам беспокойства. «Ой, мамочки! — волновалась Анечка. — Вдруг вылетят и нас покусают?»
— Может, одному кому-то сходить? — Анечка спрыгнула на землю. — Или двоим? И, разумеется, без телеги с лошадью…
— Давайте… э-э… я схожу! — вызвался Юра.
— Юрыч, не части! — оборвал приятеля Володя. — И ты, Анхен, тоже. Не забывайте, что у нас телефоны, а не рации. Если ушедший на разведку попадётся, остальные об этом не узнают. Да и узнав, ничем не помогут. Мда-а, ситуация…
— Вовкин! Юркин! — снова вмешалась Анечка. — Смотрите! Что-то блестит…
— Что там может блестеть, Анхен? — спросил Володя, направляя бинокль на противоположный берег. — Слушай, Юрыч! А ведь верно… Я буду не я, если это не армейская оптика…
— Если здесь… э-э… средневековье, откуда взяться оптике?.. — попробовал возразить Юра.
Володя не успел ответить — за поворотом послышалось знакомое тарахтение, сопровождающееся характерным перестуком копыт. Смирная до поры Фру-фру, словно стараясь оправдать своё имя, принялась фыркать и ржать. Из леса, перекрывая обратный путь, выползла гружёная дровами телега.
Увидев москвичей, сидевший на передке угрюмый подросток в похожей на будёновку шапочке-колпачке с отворотами натянул вожжи. Шагавший рядом огромный чернобородый мужик с гривой нечёсаных смоляных волос выхватил из-за пояса здоровенный топор. Крошечный, с горошину, мальчик, с усилием волочивший лукошко с ягодами и зеленью, спрятался за широкой отцовской штаниной.
— Сэ сагикур, папи-ка? — спросил он дрожащим голосом.
— Володь… э-э… девчат, — шёпотом сказал Юра. — Только не бежать. Держаться спокойно и не показывать, будто мы боимся…
— Умный ты, Юрыч… — так же вполголоса заметил Володя.
Несколько долгих, бесконечно долгих минут москвичи и местные жители смотрели друг на друга. Грубые, потрёпанные, латанные подпоясанные рубахи и широкие мешковатые штаны. Не запахивающаяся жилетка — на мужике, длинная разрезная куртка с широким поясом — на подростке. Сплетённые из древесной коры чудные остроносые туфли, обмотки и полное отсутствие пуговиц — вместо них шнуровка или короткие завязки.
— Кираэ-ва? — спросил мужик, приподнимая топор.
— Так, спокойно! — ответил Володя, показывая пустые ладони. — Мир, дружба, жвачка… И, как говорит наш шеф, взаимопонимание. Мы вас не трогали, ничего не сделали, даже слова не сказали — а вы, так сразу за топоры…
— Компари-ни, — ответил мужик. — Сэ Апина Лихаси ори Басина. Кираэ-ва? Дуэ парну-ва ша э кату папи-ка Ишка?
— Наверное, спрашивает, кто мы, — предположил Юра. — И где взяли телегу с лошадью…
— Было бы лучше, Юрыч, если бы ты мог ему ответить, — возразил Володя.
— Володь, не издевайся, — привычно пришла на помощь Надя. — Сам видишь, они нас не понимают, и почему-то боятся…