И. К.: Готовность к высокому риску.
Г. П.: Да, та склонность к «чрезмерному риску», что, по слухам, записана в его личном деле КГБ как профессиональный дефект.
И. К.: Итак, первая кампания Путина, в которой вы не просто продвигали его самого, но и строили идею нового режима. Каковы были ее самые важные концептуально черты? Что вы хотели, чтобы люди нашли в кандидате, и какой электорат хотели консолидировать? Что потом с этой электоральной коалицией вы собирались делать?
Г. П.: Меня звали «имиджмейкером Путина», но имиджем я мыслил во вторую очередь. Я мыслил электоральными потенциалами и их скачком при сложении электоратов. В 1996 году мы ненадолго сотворили «ельцинское большинство», временное и неустойчивое. Оно просуществовало два месяца, но этого хватило, чтоб дать Ельцину второй президентский срок. Теперь, начиная кампанию, я думал, чем склеить путинскую коалицию и нарастить ее до большинства. Тут-то возникла трудность.
В прежних кампаниях центром склейки был «сектор лояльных» – конформный властелюбивый электорат. Рыхлое электоральное облако с твердым ядром около 5 %, легко расширяемое до 15–20 %. В 1996 году мы строили кампанию, как дети строят пирамидку. На стержень электората власти насаживали малые электораты – силовика генерала Лебедя, врача-социалиста Святослава Федорова, демократов и этнонационалов. Теперь же приходилось собирать не целостные электораты, а их обломки. Явление Примакова раскололо провластных избирателей, а остатки демократического электората были распылены. Решили, что кандидат Кремля должен выступать отчасти как народный трибун. Предстояло продвигать концепт новой власти и образ ее народности параллельно, а затем смикшировать оба образа вокруг темы Государства.
Что в центре кампании будет идея государства Россия, решено было еще раньше, к концу 1990-х. Праволиберальный
Итак, наш «кандидат-резидент» стартовал среди иллюзий противника, будто сам он никто, а опасен Ельцин, готовый «цепляться за Кремль». Тогда, действуя как силовой премьер, Путин начинает применять полномочия, по сложившемуся представлению – президентские. Ельцин этому не противится, что поначалу примут за его слабость. На фоне слабого Ельцина ярче проступает сильный стиль молодого премьера. К концу кампании из ставленника «семьи» кандидат превращается в знамя реванша всех социально проигравших России. Защитника стариков-пенсионеров, вождя обнищалой армии, кумира образованцев и домохозяек, лидера нарастающего большинства. И под конец, при досрочном уходе Ельцина в отставку, Путин уже и.о. президента, то есть Верховный главнокомандующий Вооруженных сил России до дня президентских выборов.
Моим ориентиром оставался имидж «русского правого республиканца», созданный ФЭПом для генерала Лебедя в 1995 году. Но тут важно было доказать независимость Путина от Ельцина. Чем продемонстрировать независимость? Тем, что премьер Путин использует всю полноту полномочий правительства, как глава исполнительной власти в России, а Ельцин ему не мешает. Все должно выглядеть убедительно. Увидев сильную власть в действии, страна сама должна захотеть такой власти.
Термина «путинское большинство» до октября 1999-го не было, но концепция его была: по сценарию, электоральным большинством должна была стать широкая «коалиция реванша» – союз групп и классов, проигравших в 1990-е. Коалиция Кремля была парадоксальной. Сюда вошли круги разочарованной, уже не слишком демократической интеллигенции, прозябавшей в безденежных отраслевых институтах. Те, кого в более сытные времена Солженицын заклеймил именем «образованщины». Врачи, учителя, инженеры и техники гибнущих предприятий, наукоградов, работники военно-промышленного комплекса. За ними кадровые военные, низшее и среднее офицерство – для силовиков прошлая профессия кандидата сама по себе заменяла программу. Эти группы избирателей уже не были идейно несовместимы, как в 1996 году, когда было живо противопоставление коммунистов демократам. Для них для всех Путин выглядел последним шансом отыграться.
Война НАТО, похоронившая Югославию, разбередила травмы Хасавюрта и взбодрила военный энтузиазм. Враг, однако, был синтетический. Его образ двоился от «НАТО против сербов» до устрашающего «Россия будет следующая (за Югославией)». Чеченцы шокировали Россию террористическими вылазками и пытками заложников. А с лета 1999 года развернулась военная экспансия Ичкерии на прилегающий Дагестан. Кто враг в этой ситуации? Тот, кто вынуждает Россию отступать. Кем должен стать Путин? Тем, кто отступление остановит, объединит Россию и двинет ее вперед. Идеологическая кампания склеивалась с военной и национальной. Борьба с чеченской экспансией символически замещала немыслимую борьбу с Западом.
Вокруг этого строилась собственно имиджевая работа. Кандидат Путин действовал на фоне Ельцина. Толковый крепыш на фоне уходящего старца – вот источник эмоциональной динамики образа. Из смертоносной обузы для кандидата власти Ельцин превращался в драматургический мотор сюжета: старик убывал, но его место замещалось молодым. Как при загрузке нового программного обеспечения.
По сценарию, вера в неизбежный уход Ельцина от власти подтверждалась чудом прихода Путина, собирая нужное ему большинство. Но избиратель все не верил, что Ельцин уйдет! Ельцин же уходить не спешил. У него были основания сомневаться в рискованном сценарии. Прошел месяц премьерства Путина, а его президентский рейтинг еле рос, даже у Кириенко в 1998-м динамика была получше. Впрочем, я уже видел, что наш кандидат превосходен.
Путин использовал любой повод, чтобы выразить активность и подчеркнуть народность. Имиджевые догмы кампании Путина–1999 – решительность, молодость и спортивность – опирались на штабные подпрограммы «Путин лично руководит страной», «Путин молод и силен» и т. п. Сегодня они вошли в догматику власти, а тогда были внове. Каждый божий день Путин призывал к себе ответственных лиц и перед телекамерой отдавал распоряжения, сверля взором министра напротив. Министры изображали трепет перед «шефом», тогда, впрочем, еще постановочный. Он показал свое отличие от «крепких хозяйственников», за десять лет всем изрядно надоевших. Навестил тюрьму «Кресты» в Санкт-Петербурге и сказал вслух, что большинство там сидят ни за что. (Этим Путин и меня присоединил к своему целевому электорату.) Посетил ПЕН-клуб, гнездо антиельцинских интеллектуалов, и всех там обаял. Пресек вторжение Басаева в Дагестан.
Война на Кавказе фактически началась, но нельзя было предсказать, станет она популярной или утопит Путина. Первая война с чеченцами была крайне непопулярна. Социологические замеры подтверждали нежелание воевать в Чечне – еще в сентябре 1999-го большинство избирателей были за независимость Чечни и против войны с ней. Взрывы в Москве не вдруг поменяли положение, но обозначили вакуум власти в столице. Кому теперь принимать решения? Взрывы жилых домов в первой половине сентября 1999 года из нашего штаба казались электорально выгодными для Лужкова. Ведь они фокусировали внимание страны на властях Москвы, а не на Путине, как может показаться теперь. Подозревая, что мэрия имеет отношение к взрывам, я напечатал злой памфлет. Сопоставил напуганную Москву с Римом при заговоре Катилины. Под Катилиной, конечно, имел в виду Лужкова – хозяина столицы, тогда популярнейшую фигуру.
Как вдруг Лужков растерялся. Он мелочно суетился, а ужасная ситуация взывала к прямому ответу. В том гексогеновом сентябре мэр-хозяйственник упустил шанс всероссийского лидерства. Предложи Лужков после первых взрывов решение, отвечающее страху и гневу России, это выдвинуло бы его в центр кризиса и сделало лидером нового большинства. Его, а не Путина! Что бы Путин ни делал, он шел бы вслед Лужкову, а со второго места в политике еще трудней выйти в лидеры, чем ниоткуда. Тем более, Путин и сам колебался, понимая, что любое публичное решение станет бесповоротным.
Я всегда отвергал обвинения Путина в причастности к московским взрывам. До октября 1999-го никто в России не счел бы новую войну в Чечне удачной идеей. В 1990-е годы Кавказ стал кладбищем российских репутаций, там нашлось бы и место для путинской. Кажется, это соображение заставило Лужкова медлить, уступая противнику право свернуть себе шею. Но он лишь расчистил ему дорогу. Путинское решение воевать в отместку за взрывы было спонтанным, но наш сценарий оно не разрушало, сочетаясь с идеей новой сильной власти. Политический спортсмен вступался за русский народ, мобилизуя государство и оживляя его войной. Корректировку кампании вели на ходу, и тут зарождается
У меня до сих пор где-то валяется текст сообщения ТАСС от 1 декабря с моей правкой, где я заменил термин «коалиция большинства» на
Но только к декабрю решающий эксперимент подтвердил, что план сработал. Это связано с выборами в Думу. Штаб долго держал блок «Единство» в далеком резерве президентской кампании – блок ассоциировался с Березовским, а это имя для избирателя давно было красной тряпкой. Центральным пропутинским блоком назначили «Союз правых сил» во главе с Сергеем Кириенко. Президентский рейтинг Путина рос, а «Единство» не выходило из электорального гетто в 5–6 %. Между тем первыми выборами были вовсе не президентские, а парламентские в декабре 1999-го, где уверенно лидировали КПРФ с блоком Примаков—Лужков. Перед Кремлем возникла повторная перспектива – при «своем» президенте получить враждебную Думу. В ноябре я предложил штабу «поженить» революцию Путина с парламентской кампанией «Единства». Ослон и Сурков меня поддержали.
24 ноября 1999-го Путин вышел в эфир новостей. «Как гражданин» заявил, что ему в Думе нужна политическая опора – и вот Сергей Шойгу, лидер блока «Единство», он мой товарищ. До выборов в Думу оставалось три недели, но благодаря этому ходу «Единство» моментально утроило поддержку! Только тут Борис Николаевич поверил в наш сценарий и в то, что «отмороженный» его кандидат победит. И решился уйти. Он признается в этом в своих воспоминаниях.
В декабре 1999 года в оборот пустили выражение «Путин безальтернативен». Оно живет по сей день, но пришло не от нас – этим ценным подарком Путина наградили враги. Они обвиняли его в безальтернативности, когда еще Примаков и Лужков не снялись с выборов и были другие сильные кандидаты. Что означало слово «безальтернативно»? Мы попытались спорить с этим тезисом, но вскоре, оценив выгоду, сами стали применять его в пропаганде.