Они стали жить вместе, купив по договорной цене квартиру в Ноттинг-Хилл, которая впоследствии перейдет к Лили.
В 1968-м они поженились по полному католическому обряду. Джозефин пришлось принять католичество.
Их брак начал рушиться почти сразу после свадьбы. Ляпсус отказался принимать ЛСД во время их медового месяца в Сан-Франциско. Джозефин не отказалась, и ее соблазнил хиппи, продавший ей наркотик во время марафона по расписыванию тел светящимися красками. Ляпсус поначалу присоединился к затее, даже нарисовал вокруг пупка перевернутый британский флаг. Но это уже было началом конца. Они еще несколько лет прожили вместе — после того как стало ясно, что их отношения могут закончиться только катастрофой. Зачатие Лили было их главным промахом 1972 года. К тому моменту они практически уже не жили вместе, но алкоголь и желание Джозефин исправить Ляпсуса, дав до некоторой степени свободу Роберту, снова привели их в постель. Несмотря ни на что, их влечение друг к другу сохранялось.
В 1974 году они развелись. Джозефин оставила себе Лили. Ляпсус не возражал.
С тех пор он стал человеком, которым можно было только восхищаться, хотя его и нельзя было уважать. Он рос и менял аукционы на оценку недвижимости, страхование на ценные бумаги. Он точно знал (в рамках своего ограниченного мировосприятия), как все
Он был идеальным хозяином — со всеми недостатками, которые подразумевает это звание.
Когда я встречался с Лили, мы очень редко виделись с ее отцом, и нам с ним всегда приходилось пробиваться друг к другу сквозь джунгли неловкости и смущения. Но сколько бы мы ни орудовали словесными мачете, эти джунгли неизменно оказывались для нас непреодолимым препятствием: нам так и не удалось, по крайней мере у меня было такое чувство, встать лицом к лицу.
Мы только кричали друг другу, как заблудившиеся в лесу странники: «Где-е-е ты-ы-ы?» — «Я зде-е-есь, сюда-а-а!»
17
Когда на следующий день после нашего телефонного разговора я открыл Ляпсусу дверь, оказалось, что он ничуть не изменился.
Мужчина высокого роста, с огромными ступнями и кистями рук, он, как и раньше, слегка сутулился. Его волосы были напомажены каким-то доисторическим средством, которое сохраняло след от каждого зубчика расчески. Лицо Ляпсуса напоминало рыжевато-розовый шар и обычно имело такой вид, как будто человек не знал, какое выражение ему придать (если только, как в данном случае, оно не выражало традиционное чувство наитрадиционнейшим образом). На Ляпсусе был один из его темно-синих костюмов в тонкую полоску.
— Конрад, — обратился он ко мне, косясь с высоты своего роста на мою инвалидную коляску, — я рад вас видеть.
Сейчас я думаю, что он, возможно, даже заготовил для меня объятие, которое было призвано символизировать наше отмеченное печалью воссоединение. Но когда для объятия настал, казалось бы, подходящий момент, он просто наклонился, взял мою руку и неторопливо ее пожал.
Войдя в гостиную, он огляделся в поисках повода для комплимента — какой-нибудь оригинальной мебели или удачного дизайнерского решения.
— Да уж, — сказал он, так и не обнаружив ничего подходящего. — У вас тут тепло и уютно. Наверное, центральное отопление.
Я предложил ему сесть.
Все необходимое для чаепития было заранее приготовлено мной на журнальном столике. Когда я предложил Ляпсусу чай, он ответил:
— Да-да, с удовольствием.
И я налил ему чашечку.
— Похоже, дела у вас идут на поправку, — сказал он.