72
Сумерки
В 1796 году Екатерина, пребывавшая на российском троне уже тридцать пятый год, была самым знаменитым правителем в мире. Годы отложили свой отпечаток на ее внешности, но никак не отразились на ее преданности работе и оптимистичных взглядах на жизнь. Она располнела, ее волосы поседели, однако голубые глаза по-прежнему выглядела молодыми, ясными и чистыми. Даже в шестьдесят семь лет ее кожа была свежей, а вставные зубы создавали иллюзию белозубой улыбки. Она всегда держалась с изяществом и большим достоинством и была любезна с окружавшими ее людьми. У своих друзей, придворных, вельмож и слуг она вызывала глубокую симпатию и уважение.
Екатерина вставала в шесть утра и надевала шелковый халат. Маленькие английские грейхаунды, спавшие на атласной розовой софе рядом с ее кроватью, тоже пробуждались, поняв, что хозяйка проснулась. Самые старые из них, которых она называла сэром Томом Андерсоном и его супругой герцогиней Андерсон, были подарком доктора Димсдейла, вакцинировавшего ее и сына Павла от оспы. Они вместе со второй женой сэра Тома – мадемуазель Мими – произвели на свет множество щенков. Екатерина заботилась о них. Когда собаки хотели гулять, она открывала двери в сад. После этого она выпивала четыре или пять чашек черного кофе и садилась изучать многочисленную официальную и личную корреспонденцию, которая уже ждала ее. Зрение у нее ухудшилось, поэтому она читала в очках, иногда пользуясь увеличительным стеклом. Однажды, когда секретарь увидел, что она читает подобным образом, Екатерина улыбнулась и сказала: «Наверное, вам пока не нужны подобные приспособления. Сколько вам лет?» Он ответил, что ему двадцать восемь. Екатерина кивнула и сказала: «Наше зрение затуманилось после долгого служения государству, поэтому теперь Нам приходится пользоваться очками». Примерно в девять утра она откладывала перо и звонила в колокольчик, сообщая сидевшему у двери ее кабинета слуге, что она готова принимать дневных посетителей. Начинался долгий день, в течение которого она принимала министров, генералов и других правительственных чиновников; читала и слушала их отчеты; подписывала документы, подготовленные для нее. Также она устраивала своего рода совещания; визитеры должны были высказывать свое мнение по поводу ее идей и предлагать свои, когда считали, что она была неправа. Екатерина почти всегда оставалась внимательна, благожелательна и сохраняла невозмутимый вид.
Однако ее реакция на визиты талантливого генерала Александра Суворова была непредсказуемой. Искренний и вместе с тем эксцентричный, Суворов входил в ее комнаты, кланялся три раза иконе Казанской Божьей Матери, висевшей на стене, затем опускался перед императрицей на колени и касался лбом пола. Екатерина всегда старалась остановить его словами: «Ради Бога, неужели вам не совестно?» Безо всякого смущения Суворов садился и повторял свою просьбу получить разрешение сразиться с французской армией на севере Италии, которой командовал молодой генерал Наполеон Бонапарт. «Матушка, позволь мне выступить против Франции!» – просил он. После ряда таких визитов и просьб, она согласилась, и в ноябре 1796 года Суворов был готов выступить во главе шестидесятитысячной русской армии. Но накануне похода Екатерина умерла, и кампанию отменили. Эти два знаменитых полководца так и не встретились на поле боя.
В час дня, когда утренняя работа подходила к концу, Екатерина удалялась, чтобы переодеться – обычно она предпочитала платья из серого или фиолетового шелка – для обеда. На обедах присутствовало от десяти до двадцати гостей: ее личные друзья, дворяне, знатные вельможи и иностранные дипломаты. Екатерину не особенно интересовали деликатесы, и сервировка была спартанской, поэтому после обеда гости потихоньку удалялись в свои покои во дворце, где обедали еще раз.
Днем Екатерина читала книги или слушала, как читали ей, пока она занималась шитьем и вышиванием. В шесть, если был назначен придворный прием, она принимала приглашенных в гостиных комнатах Зимнего дворца. Когда подавали ужин, Екатерина обычно не ела, и в десять уходила в свои покои. Если придворных приемов не было, она обычно отдыхала в Эрмитаже, вместе с друзьями слушала концерты, смотрела французские или русские пьесы или просто играла в разные игры, шарады или в вист. Во время этих вечеров всегда соблюдалось ее давнее правило: придворный этикет не действовал, нельзя было вставать, если вставала императрица; все свободно говорили о чем хотели; дурное настроение было запрещено, а веселье наоборот приветствовалось. Своей подруге фрау Бильке Екатерина писала: «Мадам, вы должны быть веселы: только так вы сможете продлить жизнь. Я говорю вам из личного опыта, потому что должна прожить как можно дольше, и у меня это получается лишь потому, что я смеюсь при каждом удобном случае».
В 1790-е годы здоровье Екатерины стало ухудшаться. Она долгие годы страдала от головных болей и несварения желудка, теперь к ним добавились еще и частые простуды, и ревматизм. Летом 1796 года у нее возникли открытые нарывы на ногах. Иногда ее ноги распухали и кровоточили, ее это так тревожило, что она старалась каждый день промывать их холодной морской водой: скептицизм доктора Роджерсона по поводу нетрадиционных методов лечения еще больше убеждал ее в том, что это средство может иметь «чудодейственный эффект».
Физические недуги доставляли некоторые неудобства, но не лишали ее дееспособности. Осень и зиму Екатерина проводила в Зимнем дворце и Эрмитаже. После смерти Потемкина у нее появилась еще одна резиденция в столице, поэтому несколько недель весной и следующую осень она провела в Таврическом дворце, который выкупила у наследников князя. Живя там, она воскрешала в памяти человека, который был ее другом, любовником и возможно, мужем. Она предпочитала это место своим дворцам в Петергофе и Ораниенбауме на Финском заливе, которые могли вызвать неприятные воспоминания из ее прошлого. Царское Село, где она могла проводить время в окружении друзей и внуков, было ее любимым местом отдыха летом. Между императорской семьей и обычными людьми не возводилось серьезных барьеров: все парки в столице и поблизости от города были открыты для посетителей, которые были «надлежащим образом одеты». Парк в Царском Селе не являлся исключением. Однажды утром после ранней прогулки Екатерина сидела на скамейке, а подле нее – ее любимая горничная. Проходивший мимо мужчина бросил взгляд на двух пожилых женщин и, не узнав императрицу, пошел дальше, что-то насвистывая. Горничная была оскорблена, но Екатерина лишь заметила: «Чего ты ожидала, Мария Савишна? Двадцать лет назад такого бы не случилось. Но мы постарели. Это наша вина».
В 1777 году Екатерине было сорок восемь, когда ее сноха родила первого внука. Именно Екатерина, а не отец или мать, дали ему имя – Александр. Материнство подарило Екатерине немного радости, но теперь, став бабушкой, она получила возможность наверстать это упущение. Забыв о своих давних страданиях, которые ей доставила императрица Елизавета, забрав ее первенца, Павла, Екатерина постаралась играть центральную роль в жизни новорожденного. Она руководствовалась примерно теми же мотивами, что и Елизавета. Обе женщины испытывали раздражение от своей неспособности: в одном случае – родить самой, в другом – стать матерью для своего ребенка. Обе давали одно и то же оправдание своему поведению: юная, неопытная мать не могла проявить достаточно ответственности, чтобы вырастить будущего царя.
Екатерина не забирала Александра себе, как поступила Елизавета с Павлом. Но велела, чтобы каждый день мальчика приносили к ней и сажали на ковер рядом с ее столом. Когда его приводили, она сразу же откладывала все свои дела и играла с ним. Она лежала на полу рядом с внуком, рассказывала ему сказки, придумывала игры, исправляла его ошибки и часто обнимала его. «Я уже говорила вам и скажу снова, – писала Екатерина Гримму, – я души не чаю в маленькой обезьянке <…> днем моя маленькая обезьянка может приходить столько раз, сколько ему захочется, и проводит по три-четыре часа в день в моей комнате». Она называла внука «месье Александром» и говорила: «Просто невероятно, он не может пока говорить, но в свои двенадцать месяцев уже знает вещи, непостижимые для детей трехлетнего возраста». Когда Александру было три, она сказала: «Если бы вы только знали, какие чудеса творит Александр как повар и как архитектор, как он рисует и смешивает краски, как колет дрова, как играет в садовника и кучера, как сам учится читать, рисовать, считать и писать». Эта лесть мало чем отличается от рассуждений любой бабушки, которая хочет, чтобы весь мир узнал о необычайных достоинствах и достижениях ее внука. В любом случае, Екатерина была убеждена, что Александр уникален исключительно благодаря ей. «Я делаю из него очаровательного ребенка, – говорила она. – Он беззаветно любит меня». Она придумала для него свободную одежду, которую легко было надевать, и которая не ограничивала движение его рук и ног. «Ее можно быстро сшить и сразу же одеть, сзади она скрепляется четырьмя или пятью крючками, – объясняла Екатерина Гримму. – Шведский король попросил прислать ему выкройку одежды месье Александра».
Ее второй внук родился через восемнадцать месяцев после Александра. Императрица назвала его Константином, намекая выбором имени на трон, который она хотела ему дать. Екатерина надеялась, что однажды он будет править новой империей православных греков в Константинополе. Когда Константин подрос, он стал вместе с братом играть на ковре в ее комнате. Поскольку для них подразумевались разные троны, они получили разное образование. Александр, который в будущем должен был унаследовать трон Екатерины, обучался по английской модели образования. У него была английская няня, он изучал историю Европы, а также литературу Просвещения. Константин, которому предполагалось отдать Константинополь, воспитывался няней-гречанкой, его друзья по играм были греками, чтобы он с ранних лет выучил этот язык. Его обучали истории Греции, Рима и Византии, а также России.
Когда Александру исполнилось семь, а Константину – почти шесть, к ним приставили наставника, и Екатерина написала тридцать страниц инструкций по их образованию. Они должны быть правдивыми и мужественными. Они должны быть вежливыми со слугами и со старшими. Должны рано ложиться спать в хорошо проветриваемых комнатах, и чтобы температура в них была шестьдесят градусов по Фаренгейту. Они должны спать на кроватях с плоским, кожаным матрасом. Каждый день они должны умываться холодной водой, а зимой ходить в русскую баню. Летом они должны учиться плавать. Еда должна быть простой, летом на завтрак должны подаваться разные фрукты. Они должны сами сажать деревья и выращивать овощи. Наказание должно учить детей тому, как постыдно непослушание. Отчитывать нужно наедине, хвалить прилюдно. Телесные наказания были запрещены.
В 1784 году Екатерина назначила швейцарца Фридриха Цезаря Лагарпа главным наставником мальчиков. Республиканец, скептически относившийся к автократии, он завоевал уважение и любовь Александра и с позволения Екатерины внушал ему, что правитель находится в огромном долгу перед своим народом. Александр прислушивался к его наставлениям, но Константин выступал против них. Однажды он крикнул Лагарпу, что когда получит власть, то войдет в Швейцарию со своей армией и уничтожит эту страну. Лагарп спокойно ответил: «В моей стране рядом с маленьким городом Морат есть здание, где покоятся кости тех, кто уже пытался нанести нам подобный визит».
С появлением на свет Александра Екатерина вынашивала планы сделать его наследником престола вместо сына. Довольно скоро Павел стал подозревать, что за привязанностью матери к его сыну стояли намерения лишить его самого права на престол. Александр, когда он подрос, понял, что он стал объектом борьбы между его родителями и бабушкой. Он научился приспосабливаться к окружающим его людям. В Гатчине он слушал жалобы отца на императрицу, при дворе соглашался со всем, что говорила его бабушка. Не имея возможности выбора, он стал нерешительным и уклончивым и сохранил эти черты на всю свою жизнь. Александру с трудом давались прямые, однозначные решения.
За девятнадцать лет у Павла и Марии родилось десять детей. Четыре мальчика и шесть девочек. Их третий сын Николай появился на свет в 1796 году в последний год жизни Екатерины, поэтому избежал строгого надзора с ее стороны. Девочки, в отличие от старших братьев, оставались с родителями, которым было позволено самостоятельно заниматься их образованием. Особое внимание Екатерина уделяла Александру, ее тревога по поводу наследования и будущего династии заставила ее рано женить внука. Хотя наставники считали его слишком юным для брака, в октябре 1792 года Екатерина пригласила двух немецких принцесс из Бадена в Санкт-Петербург на смотрины. Старшей из сестер, Луизе, исполнилось четырнадцать; Фредерике – на год меньше. Луиза была очень робкой, однако быстро влюбилась в русского великого князя. Александр признался, что и она понравилась ему. Для Екатерины этого оказалось достаточно. В январе 1793 года Луиза приняла православие и стала великой княгиней Елизаветой Алексеевной. Венчание Александра состоялось, когда ему было еще пятнадцать лет, а его юной невесте – четырнадцать. Это произошло в сентябре 1793 года. К сожалению, династические ожидания Екатерины не оправдались, Елизавета так и не смогла произвести на свет живого ребенка. Константин, который в 1825 году отказался от трона под конец правления Александра, тоже не имел законных детей, в результате Николай, внук Екатерины, который был оставлен на попечение матери, унаследовал престол и стал продолжателем династии.
Екатерина разрешила Павлу и Марии оставить дочерей у себя, но когда она сочла, что молодые девушки готовы к вступлению в брак, она занялась устройством их личной жизни. Старшей из ее внучек, Александре Павловне, было тринадцать, когда императрица решила, что пришло время выходить замуж. Екатерина хотела выдать ее за Густава Адольфа, юного некоронованного короля Швеции, сына Густава III, который был убит четырьмя годами ранее. Замужество за Густавом должно было смягчить давнюю вражду между Россией и Швецией и укрепить положение России в северной Балтике.
Но существовало одно препятствие. В ноябре 1795 года Густав был помолвлен с принцессой Луизой, протестанткой и дочерью герцога Мекленбург-Шверингского. Екатерина не сдалась. Шведскому регенту, герцогу Зюдерманландскому, брату убитого Густава III и дяде юного некоронованного короля, передали, что в шведскую казну выделят сотни тысяч рублей, как только желание императрицы будет удовлетворено. В начале апреля 1796 года регент согласился отложить женитьбу своего племянника до того времени, когда он достигнет восемнадцатилетия – это должно было случить в ноябре того же года.
Екатерина пригласила Густава и его дядю в Санкт-Петербург. Поскольку король все еще не был коронован, это должно было восприниматься как «частный» визит, и члены королевской шведской семьи путешествовали инкогнито. Густав прибыл под именем «графа Гага», а его регент – «графа Ваза». 15 августа два «графа» прибыли. Король оказался мрачным, одетым во все черное юношей со светлыми волосами до плеч. Его представили Александре, и пара открыла менуэтом бал, который состоялся тем же вечером. Екатерина, вопреки своим правилам, не покидала праздник до полуночи. Следующие три недели прошли в разнообразных развлечениях, однако паре предоставляли возможность уединяться. Императрица была рада видеть, что поведение Густава немного смягчилось, она часто замечала, как он о чем-то перешептывался с Александрой. Наконец, во время танца, он даже решился пожать ей руку. «Я не знала, что со мной будет, – прошептала Александра своей гувернантке, – я так испугалась, что мне казалось, я упаду в обморок». Два дня спустя после обеда в Таврическом дворце Густав вместе с Екатериной сидели на скамейке в саду, и он сообщил ей, что хотел бы жениться на ее внучке. Екатерина напомнила ему, что он уже помолвлен с другой. Густав пообещал немедленно разорвать помолвку. Начались переговоры относительно того, что свадьбе будет сопутствовать русско-шведский альянс. Швеции были обещаны ежегодные субсидии в триста тысяч рублей.
Довольная тем, как развивались события, Екатерина назначила официальную помолвку на 11 сентября. Осталось завершить лишь одно важное дело: определиться с религией невесты после ее свадьбы. Екатерина хотела, чтобы Александра могла исповедовать православие, Густав возражал, он видел это невозможным, он считал само собой разумеющимся, что Александра должна принять лютеранство. Екатерина продолжала настаивать на том, что он должен гарантировать ее внучке, даже после того, как она станет королевой лютеранской Швеции, возможность оставаться в лоне русской православной церкви. Екатерина была удивлена – она и представить себе не могла, что некоронованный король-подросток захочет, чтобы русская великая княжна, внучка императрицы отказалась от своей веры. Для Екатерины личный и национальный престиж был также важен – а возможно, и даже важнее – как и соблюдение религиозных обрядов. Более того, она считала, что имела право ставить условия, ведь в качестве оплаты этого брачного союза Швеции выплачивались значительные денежные субсидии.