Подумав, чем грозит появление здесь человека, я на всякий случай вытряс руду из рюкзака Сани Безуглова и выкинул оба пустых рюкзака в туман. И пятно крови со ступенек соскоблил ножом, выкинув стружку следом. Светлый след на древесине замазал землей. А потом подумал, и замарал все крыльцо. Вряд ли следователь попросит показать ему убежище, но на всякий случай пусть здесь не останется никаких улик.
Иваныч встретил меня... никак. Мужик разговаривал с кем-то по телефону, и махнул мне на стеллаж, где лежали вещи. От нашего бригадира мне ничего не требовалось, поэтому я молча забрал свой рюкзак, прихватил кирку и потопал ко входу в осколок, где меня уже ждали.
— Не знаю я, что с ними случилось! — сходу заявил я Кириллу. Мужик даже заготовленной речью подавился, чего я и добивался.
— Я вижу, ты не понимаешь... — попытался он наверстать позицию в беседе.
— Чего я не понимаю? С кем связался? — перебил я его. — Или что со мной будет? Разумеется, понимаю. Единственное, чего не понимаю — так это почему ты в пропаже своих подруг винишь меня.
— Да ты вообще...
— Да иди ты в жопу, выслушивать еще твои визги, — отмахнулся я, подходя к туману. Кирилл зашипел в спину, хотел еще что-то добавить, но я уже шагнул в осколок, оставив говнюка следовать напутствию. Догонять меня мужик не стал.
Лес прошел без остановки: с тропы не сходил, на поляны травников не забредал. Разве что у ворот шахты остановился, срезал кинжалом примеченную ветку с молоденького дуба и обстругал до небольшого колышка. В шахте встал на место, где любил работать Серега: в отнорке неподалеку от входа. Здесь не было держателя для факела, но была дыра в камне, где раньше, видимо, торчал крюк, удерживавший тот самый держатель. Я выгреб из дыры пыль и мелкий мусор и аккуратно забил туда колышек. И уже на торчащую деревяшку нацепил ремешком фонарик.
Будь у меня деньги, можно было купить "светляк" — слабенький артефакт, похожий на стеклянную сферу — его можно было оставить в воздухе за плечом, чтобы светился, но чего нет, того нет. Да и не скажу, что отсутствие светляка мне жизнь портит.
Ну, начали...
Кирку, которая после повышения характеристик стала ощущаться практически невесомой, я держал обеими руками, за низ рукоятки — так удар выходил гораздо сильнее. Орудие труда порхало, раз за разом опускаясь на камень. За час я сделал Серегину норму, и практически не устал — лишь не давало покоя ощущение, что я ослаб. Однако кайло в слабых по ощущениям руках выбивало камни, и я исправно отправлял все новые и новые рюкзаки в убежище, высыпая руду на заднем дворе. Перемещаясь, каждый раз слышал стрекот кузнечика — хорошо, значит, нахождение в этом пространстве безвредно.
От скуки снова использовал оценку на кирке. Я уже делал это в первый день труда, когда задался вопросом, мол, если кирка не портится, почему бы не использовать ее для охоты на монстров? Серегу же с ее помощью убили! Натурально чит!
Увы, все оказалось не так просто.
То есть, оружие единственного удара. Здесь даже урон не указан, но судя по тому, что череп Сереге проломили с единственного удара, урон не меньше десятки. А потом, видимо, испугались, что переборщили с идеей проучить толстяка, чтобы делился, на всякий случай забрали поломанную кирку с собой, чтобы никто не обнаружил орудие преступления, и по-быстрому свинтили.
В таком случае понятно, зачем они ждали меня возле сторожки в день моего появления в этом мире: решили понять, жив я, или умер.
Я со злостью принялся долбить руду — каменная крошка летела только так. Как вспомнил о том, что Серегу все-таки убили, а не по-дружески долбанули со спины кайлом, весь гуманизм, невесть откуда во мне взявшийся, исчез, как и мысли о перевоспитании подонков.