А потом пришли проблемы. Точнее, то, что пришло, очень хотело казаться проблемой или большой трудностью, но я видел лишь мелкое неудобство в виде трусоватого Кирилла.

Шорох шагов я услышал загодя, и обернулся. Кирку опустил на пол, прислонив ручкой к стене, достал из ножен кинжал и спрятал ладони за спину.

Кирилл подошел поближе, и сыграл в ребенка: протянул руку и тронул ремешок фонарика, сталкивая его с деревяшки. Инструмент упал на пол, но стекло не зазвенело, и луч продолжил светить.

— Тронулся? — осведомился я.

— Ой... вот ведь незадача, уронил твой фонарик, — оскалился в полумраке худощавый говнюк. — Вот ведь как бывает...

— Бывает, — подтвердил я, и двинулся к фонарику. Кирилл сразу же дернулся назад, выдерживая дистанцию, — здесь еще и не такое бывает. Я не держу на тебя зла — это шахта, здесь упавший фонарик — мелочь. Гораздо хуже, когда ты, в компании с товарищем, за двадцать минут до перезагрузки осколка поскальзываешься на дубинке и несколько раз падаешь животом на шип собственной кирки — вот тогда уже начинаются настоящие проблемы.

Кирилла перекосило. Он даже отступать перестал.

— Ты ответишь за их смерть, толстый! Я буду наблюдать, как тебя в этой самой шахте твари жрут!

— Теперь только крысы и черви хранят то, что осталось от этих ребят...[1] Да не трогал я их, мне просто нравится смотреть, как ты злишься. Кстати, чего это ты такой смелый? — поинтересовался я. Кирилл что-то пробурчал, и свалил, оставив меня в покое. Интересно, его кто-то страхует? Или он просто хотел получить от меня в морду, заорать, чтобы люди прибежали на крик, и потом попробовать очернить мое непорочное имя не только перед коллективом, на который плевать, но и перед следователем, на которого плевать не стоит?

В любом случае, сейчас я убивать Кирилла не стану. Меня и так уже подозревают в двух смертях, и устраивать третью будет излишне приметно. Когда смерть подонка может подставить тебя под удар закона, убийство — это плохо. И глупо.

Слегка напрягало, что на этом говнюк не остановился. Время от времени проходил мимо, тусовался на нижних уровнях шахты, и наблюдал. К фонарику я его больше не подпускал, а сам мужик не разменивался на угрозы. Впрочем, мне было плевать: я долбил скалу, давно превысив вчерашний рекорд добычи, и отдыхал, когда эта бледная тень проходила мимо по туннелю. Я даже использовал на него навык "оценки", но ничего не добился — как и в прошлые разы, когда я использовал навык на людях, я узнавал лишь их ранг, вместо прочей информации была надпись "повышайте ранг навыка".

Чего Кирилл хочет? Явно не выполнить норму. Едва ли он ждет, что компостируя мои мозги, вынудит меня признаться в преступлении: мол, "буду ходить и ронять его фонарик, пока не сознается". Значит, наблюдает, или ходит с диктофоном. Я бы на его месте крутился возле человека лишь чтобы подсчитать время, которое пробужденный может работать без перерыва, и тем самым определить его телесные характеристики. Прикинуть, с какой частотой он перемещает руду в убежище и тем самым просчитать, сколько раз в сутки он может использовать способность.

А способность я использовал около десяти раз за день, и на десятый почувствовал тот самый холодок внутри — ощущение, будто истощаются внутренние силы. Еще на один раз использования способности меня хватит, но он же будет последним. Чтобы "перезагрузить" свои силы, нужно выспаться. Но, возможно, чтобы использовать навык в одиннадцатый раз, мне нужно будет отдохнуть несколько часов. Нужно будет проверять.

Тем не менее, у меня в убежище теперь лежит руда на четыре туристических рюкзака. А сходить туда, чтобы забрать ее, я смогу всего раз. Все бы ничего, я уже и решение нашел, только вот ключевой человек заартачился, не желая мне помогать.

— И зачем тебе три рабочих рюкзака? — вздохнув, спросил Иваныч.

Затем, что я сегодня долбил руду и породу, как бог, и хочу лишь сдать все добытое, получить деньги и с радостью слить их на кольцо.

— Забрать руду из убежища, конечно. И скопом сдать тебе. Ты же не думаешь, что я ограничусь одним мешком?

— Это чужие вещи.

Правильные слова, если не обращать внимания на тон, и позабыть, сколько Иваныч ворчал, прежде чем одолжить мне часы.

— Если смотреть с моего ракурса, это не чужие вещи, а возможность сдать на три рюкзака больше.