И еще: если твои мать и отец были в прошлом разведены и живут теперь несчастливой жизнью «в любви», ты растешь, проникаясь мыслью, что любовь не вечна, что она — более темное, более грубое, менее уютное, менее утешительное чувство, чем поется в песнях и чем показывают в фильмах. И если так, то какие уроки из его жизни, в которой браки рушились один за другим, могут извлечь его сыновья? Друг однажды сказал ему, что развод не трагедия, что трагедия — сохранение несчастливого брака. Но боль, которую он причинил матерям своих детей, двум женщинам, любившим его сильней, чем кто-либо, не давала ему покоя. И он не перекладывал вину на родителей, не ссылался мысленно на дурной пример, который они ему подали. Это были его собственные поступки, за которые он сам несет ответственность. Какие бы раны ни нанесла ему жизнь, раны, которые он нанес Клариссе и Элизабет, были тяжелее. Он любил их обеих, но его любовь была недостаточно сильна.
Он любил и сестер, и все они любили его и друг друга, но большей частью эти связи тоже оказались не вечны. Самин и он как были, так и остались очень близки. В детстве он был послушным мальчиком, а она — девчонкой-сорванцом. Он заступался за нее перед родителями, она дралась с его обидчиками. Как-то раз отец одного из мальчиков, которых она поколотила, некто Мохан Матхан, пришел к ним домой на Виндзор-виллу и стал жаловаться на нее Анису. «Ваша дочь сбила с ног моего сына!» — возмущенно крикнул он. Анис расхохотался: «Я бы на вашем месте так не вопил — побоялся бы, что соседи услышат».
Связь между ними не ослабевала, но постепенно им делалось ясно, что их сестре Банно (Крольчушке) — по-настоящему ее звали Невид, но в семье она всегда была Банно — она не по душе. Банно была на пять лет моложе его и на четыре года моложе Самин, и главным переживанием ее детства было то, что она исключена из спайки старших. В конце концов она страшно поссорилась и с ними, и с родителями и уехала в Калифорнию, чтобы быть как можно дальше от них ото всех. Ему часто становилось больно за отколовшуюся сестру, он делал шаг ей навстречу, но после этого она врывалась в его жизнь так неистово, что он вновь отшатывался. Однажды она прониклась безумной уверенностью, что они с Самин неким обманным путем присвоили ее наследство, и пригрозила разоблачить его публично. Ему пришлось попросить юристов предостеречь ее от этого, и очень долго потом они не разговаривали. Набила, самая младшая из сестер, которую в семье звали Гульджум, начала очень хорошо — она была настоящей красавицей и талантливым инженером-строителем, — но впоследствии стала сказываться психическая неустойчивость, которая разрушила ее карьеру, брак, отношения с родными и в конце концов жизнь, она принялась жевать табак, злоупотреблять медикаментами и безудержно есть, пока ее красота не оказалась погребена под горой жира, — и потом, к потрясению тех, кто ее знал, ее нашли мертвой в ее постели, и вот как вышло, что младшая из них ушла из жизни первой.
Любви, одной любви в его семье очень часто бывало недостаточно.
Настала десятая годовщина сожжения его книги в Брадфорде, затем — десятая годовщина фетвы (
Он продолжал добиваться от полиции послаблений. Теперь, когда на него за его деньги работает Фрэнк Бишоп, этот охранник — ведь правда же — мог бы взять на себя еще больше обязанностей, что, между прочим, здорово сэкономило бы государственные средства? Он уже в достаточной мере усвоил разницу между «угрозой» и «риском», чтобы понимать: если он, не трубя об этом заранее, приходит на частную вечеринку, в ресторан, в театр или в кино, риск почти нулевой. И нет необходимости использовать при этом целую группу охраны. Фрэнк вполне может справиться один. Но полицейские чины не захотели здесь уступить. Попросили его ничего не менять до возвращения из летней поездки на Лонг Айленд, и скрепя сердце он согласился.
Первый скандал 1999 года был связан с выдачей индийской визы. В последнюю минуту сотрудник индийского посольства сказал, что он может получить только обычную гостевую шестимесячную визу, и Виджаю Шанкардассу пришлось идти в посольство и встречаться там с высоким комиссаром[256] Лалитом Мансингхом и с оказавшимся в тот момент в Лондоне министром иностранных дел Индии, в результате чего они согласились-таки «поступить как должно» и предоставить ему полноценную пятилетнюю визу, на которую он как уроженец Индии имел право. Было обещано, кроме того, что во время поездки в Индию его будет защищать индийская полиция.
И тут же «вознегодовали» индийские мусульмане. Неистовый старый имам Бухари из делийской мечети Джума Масджид (который десять лет назад по ошибке заклеймил не того Салмана) гневно осудил решение о визе перед трехтысячной толпой во время пятничной молитвы. Он заявил, что «готов умереть», лишь бы не допустить приезда Рушди. Два дня спустя иранская газета «Техран таймс» предсказала, что в Индии его убьют: «Может быть, само Провидение позаботилось о том, чтобы этот бесстыдный человек встретил свой конец там же, где родился». В Индии единственной, помимо БДП, партией, которая устами своего лидера поддержала выдачу ему визы, была Коммунистическая партия Индии (марксистская). Мани Шанкар Айяр из Индийского национального конгресса сказал, что его партия была «совершенно права», запретив «Шайтанские аяты» и не впуская автора в страну, и что БДП, давшая ему визу, должна будет «отвечать за последствия». Но к этому он, странным образом, добавил, что, если господин Рушди приедет в Индию, «его как гостя надо будет встретить радушно». Имам Бухари заявил, что мусульмане будут «протестовать, оставаясь в рамках конституции», но, если какой-нибудь правоверный мусульманин решит убить святотатца, он получит поддержку всех мусульман. Писательница Гита Харихаран прислала ему серию идеологически-наставительных электронных писем, которые не вызвали у него ничего, кроме досады. Ясно было, что поездку в Индию придется отложить, пока страсти не улягутся.
Позвонила Тереза, помощница Боно:
— Здравствуйте, Салман! У вас есть текст вашей песни — как она называется — «Земля под ее ногами»?
— Есть, конечно.
— Вы не могли бы прямо сейчас переслать его факсом в студию? Они собрались записывать, но Боно потерял слово.
— Могу, разумеется. Само собой. Сейчас перешлю.
Потом некоторое время — одни лишь болезни, врачи и взмахи крыльев ангела-губителя. На несколько дней к ним с Элизабет на Бишопс-авеню приехали ее двоюродная сестра Кэрол Нибб с мужем Брайаном, и поздно вечером он впервые увидел безволосую из-за химиотерапии голову Кэрол. Помимо воли ему вспомнилась сцена из «Ведьм» Роальда Даля, где ведьмы сбрасывают маскирующую их «человеческую» оболочку. Он очень хорошо относился к Кэрол и был зол на себя за эту, мягко говоря, постыдную реакцию. Она побывала в Америке у доктора Канти Раи, и он лечил ее, однако эффект от лечения оказался не таким хорошим, как у Эдварда Саида, и прогноз был не очень благоприятным. Но еще не все потеряно, сказала она, стараясь выглядеть бодро.
Умерла Айрис Мердок. Вскоре после того, как вышел ее последний роман «Дилемма Джексона», который критики разнесли в пух и прах, он побывал на ланче в ее честь в Совете по искусству. Айрис, вспомнилось ему, была в мрачном настроении и сказала ему, что ей, похоже, пора перестать писать. «Несколько плохих рецензий не причина, — отозвался он. — Вы
И умер Дерек Фатчетт. Внезапный сердечный приступ в пабе — и его не стало. Никто так упорно, как он, и с такой решимостью не работал над решением проблемы фетвы. Ему было только пятьдесят четыре года.
Он страдал так называемым блефароптозом — опущением верхних век. Чем дальше, тем веки поднимались хуже, особенно правое. Это начинало сказываться на зрении. Если не сделать операцию, придет время, когда он вообще не сможет открыть глаза. Его полуопущенные, как у Сонного Лабифа[257], веки нередко метафорически соотносили с его злодейской натурой, но оказалось, что эта особенность — чисто медицинского свойства.
Лучшим из хирургов, оперировавших блефароптоз, был мистер Ричард Коллин. Его должны были положить в Офицерский госпиталь короля Эдуарда VII, где, по словам мистера Коллина, «оперировалась вся королевская семья», но, когда он уже собирался лечь, ему сказали, что старшая сестра госпиталя отказывается его принять по соображениям безопасности. Полицейские поехали к ней, поговорили и, к счастью, успокоили ее, так что операция могла состояться. Его постоянно угнетало, что он находится в такой зависимости от чужих страхов: словно тебя бьют по лицу, а ты не можешь дать сдачи. Потом — накануне операции — позвонила Кларисса. Зафар вознамерился бросить колледж. Возненавидел его. Это «говнюшник», сказал он. Ему предложили заведовать лондонским ночным клубом, он хотел устраивать концерты, надеялся вместе с другом организовать что-то масштабное на стадионе «Уэмбли» — вот какой жизнью он хотел жить. Ко всему, он превысил кредит в банке, это тоже надо урегулировать. Их обоих очень беспокоило, что он живет, как выразилась Кларисса, «в заоблачном птичьем царстве», и это беспокойство снова их сблизило. Зафару нужны были сильные родители, действующие заодно. Они поговорили с ним, и он отказался от идеи концерта на «Уэмбли». Нехотя, но отказался.
Когда он пришел в сознание после операции, на его глазах была повязка. Он позвал, но никто не откликнулся. «Кто-нибудь!» Он позвал еще раз, потом еще раз — никакого ответа. Он не знал, где он, и он был слеп, и никто не подавал голоса. Может быть, случилось что-то очень скверное? Может быть, его похитили? Или он находится в каком-то преддверии ада, дожидаясь, пока у дьявола найдется на него время?
Утром повязку сняли, и наступил другой диковинный момент: веки поначалу неправильно реагировали на сигналы мозга, бешено и вразнобой трепыхались — но потом все пришло в норму, нож хирурга не лишил его зрения, ему принесли зеркало, и он увидел свои широко открытые глаза. Может быть, правый был открыт даже чуточку широковато. «Да, — сказал мистер Коллин. — Давайте оставим так на недельку, а потом, может быть, слегка подправим».