Вдоль реки Джоджоры потянулись в Цедиси. Там, как сообщал Дюбуа, есть железный рудник — прекрасно, как раз для ее научной работы. По дороге, в селе Цола, их облепили старухи и полуголые дети — цокали языками, смущенно лыбились, трогали вещи, никогда не видели таких чудно одетых женщин. В час дня, когда нещадно палило высокое солнце, они доплелись до Пипилети и влезли в какую-то темную смрадную саклю переждать жару: «Грязный пол, очаг на земле в центре, над ним крюк для котла на деревянных брусьях, маленькое отверстие в двери и прорезь в тонкой дощатой обложенной камнями кровле — ни трубы, ни окон — люди сидят и спят прямо на полу».

Рудник Цедиси оказался небольшой пещерой, заваленной серыми булыжниками. Георгий и Адам в два счета расчистили вход, зажгли факелы, помогли англичанкам войти. Куда-то вглубь скользили истертые узкие ступени. Анна осмотрелась — от каждого движения факела колким серебром вспыхивали искры на железных ребрах и выбоинах черных стен. Адам спустился ниже — разведать путь во чрево рудника. И выкрикнул из гулкой тьмы — не пройти, узко, слишком мало воздуха, факелы погаснут раньше, чем они доберутся до дна, если оно вообще есть в этой чертовой душной дыре. Вернулся, тяжело дыша, утирая лицо черной от пыли рукой. Листер скомандовала возвращаться и отколола на память пару кусков породы.

Восемнадцатого июля по каменно-серой долине Риона двинулись на север, к горам Рачи — звено в звено, точка в точку следуя пунктирным штрихам круга, вычерченного Анной на карте их нового вояжа.

Проехали Уцеру. Возле крепости Неби, у подножия газового источника спешились: «Он расположен на холме, в 50 футах над рекой. Карабкались к нему минуты четыре. Хороший, мощный источник. Там увидели полдюжины женщин — закрыв место выхода газа листьями, они вставляли внутрь почвы стебли какого-то трубчатого растения (10 или 11 дюймов в длину) и вдыхали газ — от него женщины чихали и чувствовали приятное легкое опьянение. Вероятно, что-то похожее проделывали и испытывали жрицы известного древнего храма в Дельфах».

Вновь поседлали коней и вдоль буйного, пенного Риона потянулись к подножию Рачинских гор. От нескончаемого шума и быстрых перекатов мутных вод кружилась голова. В глазах рябило от острых полуденных бликов, искрившихся вдалеке снежных хребтов, сланцевых скал, обсыпанных золотистым кустарником, от сочной, накипавшей летом хвойной зелени, в которой путалось и затихало острое жаркое солнце. Уставшие, они отдыхали в тени, дышали травами, поили лошадей, ели лепешки, сыр и вареные яйца, пили вино, воду и молоко, седлали кляч и опять тряслись по серым каменным тропам дикого чарующего предгорья.

Деревня Чиора, деревня Геби…

По дороге Энн снова расплакалась. Она невыразимо, несказанно, ужасно устала — у нее болело все тело от бесконечной верховой езды, уши заложило от шума и высоты, она не понимала, зачем они здесь: горы везде одинаковы, нет ничего стоящего их внимания, ни великих развалин, ни великих людей. Все это они уже видели в Испании и во Франции. Зачем нужно было ехать сюда? Что они делают здесь? Зачем эти лишения, боль, муки, эти, в конце концов, колоссальные, никчемные траты денег, ее денег! «Бедняжка Энн. Она решила, что я непременно хочу к истоку Риони — в горы. Нет! Я ее уверила — я сделаю то, что хочет она. Обещала, что наш обратный путь в Кутаис будет удобным и оттуда, если она, конечно, пожелает, мы вернемся домой».

Энн с трудом успокоилась, но лишь потому, что не любила устраивать сцены на людях — на нее неприятно таращились проводники, притихшие от любопытства. Уокер, конечно, не поверила Анне — понимала, что та не уступит и ничто в мире ее уже не остановит — ни погода, ни природа, ни любовь к ней, да и была ли вообще любовь…

Им пришлось заночевать в открытом поле — Анна опять напутала в расчетах, проводник сбился с пути, они не успели добраться до казачьего караула. И вместо скверной, но все-таки комнаты, пусть в грязном, но все-таки доме, они остановились в поле и разбили солдатский бивуак. Листер, чувствуя свою вину, смастерила для Энн ложе из бревен, притащенных Адамом. Сама легла на траву, постелив по-казачьи бурку.

В четыре утра поднялись, поклевали лепешку с сыром, глотнули кипятка из котла и вместе с нанятым пестрым эскортом из местных (21 человек, все на конях, при ружьях) рысцой потекли по дремавшей аметистово-сизой туманной долине. Через час были у подножия гор, спешились и поползли вверх, сквозь прохладные росистые травы, высокую лещину, золотистый колючий кустарник. Энн быстро выбилась из сил, вернее, потеряла терпение — она присмотрела подходящий валун, набросила бурку и, не говоря ни слова, села рисовать. Это был тихий демарш. Листер зло буркнула что-то и резко махнула ожидавшим ее проводникам — вперед, не останавливаться.

Через 40 минут они стояли на вершине у ледника: «Под ним начинается Рион. Здесь два живописных водопада. Один — двойной. Вода стремительно несется к тому месту, где села рисовать Энн. Ледниковый “цирк”, котловина, образуется двумя соседними горами — ледник находится в седловине меж ними. Река такая же красивая, как Рона, которая тоже берет свое начало подо льдом. Я стояла и смотрела на ледник — грязный, с расщелинами — под ним скалы из гранита, порфира и всех прочих видов каменных пород. Потом стали спускаться. Энн все еще рисовала. Думаю, я сделала около мили пешком. Вероятно, от подножия до вершины ледника около 800 футов. Вода белесоватая, но вкусная».

Вернулись в Геби, расплатились и распрощались с колоритным конвоем. Нашли какой-то пустой утлый сарайчик для ночевки. Бледная, уставшая Энн едва передвигала ноги. И Листер опять вдруг проявила к ней нежность — где-то нашла деревянные сани, постелила попону и бурку, уложила подругу, подоткнув ей под голову свернутую накидку. Утром, не позавтракав, Анна побежала смотреть какую-то старую белую башню на горе, пробралась внутрь, вскарабкалась наверх и очень собою гордилась, как мальчишка. Хотя это была просто башня, невысокая, неинтересная, как сотни таких же вокруг.

Днем потянулись на восток — по ущелью реки Чанчахи к Глоле. Там накормили лошадей и через деревню побрели к серному источнику, еще одному, не хуже и не лучше других на Кавказе. Зачем, к чему все эти переходы, лишения, траты, ради чего — Энн останавливала себя, пыталась изо всех сил не сорваться, не задавать вопросов. Ничего вразумительного от Анны все равно не услышать.

Вечером вернулись в Они — и рухнули от усталости не раздеваясь. Утром была большая помывка — сначала, фыркая, по-девичьи смеясь, подруги хорошенько выкупались в тазу, а после у колодца, словно две сельские бабы, подвернув рукава, широко расставив ноги и нагнувшись, стирали белье, проворно работая голыми локтями: «Я хорошенько выстирала рубаху и корсаж — впервые в моей жизни! И теперь они совершенно чистые. Мы разложили и высушили их на солнце».

«А дальше — отдых и вернемся в Кутаис? И оттуда…» Но Анна резко прервала подругу — нет, никакого отдыха! Они только начали. Здесь поблизости есть монастыри, церкви, пещеры отшельников — десятки интереснейших мест, куда еще не пробирались британские путешественники. Они будут первыми. Никаких больше глупых вопросов! Не нужно думать. Нужно ехать!

И поехали на юг — в Сачхере. «В этой деревне 200 домов — земля плодородная, но люди не знают, что с ней делать. Вся местность вокруг поделена между восьмью представителями семьи Церетели — они князья, помещики, владельцы этой области». Путешественниц принимал в своем доме сдержанно-вежливый князь Григорий Церетели, прекрасно образованный, подкованный в точных науках, политике и литературе. Листер, пользуясь моментом, пробралась в его библиотеку, пробежалась глазами по корешкам книг: русско-грузинский словарь, «Телемах», сочинение Вортмана о скульптуре Петрополиса, история жизни Христа, альбомы с гравированными копиями великих картин Возрождения.

Церетели был столь же велик, как его познания: «Он целых 3,5 аршина высотой или 2,5 фута + 1 дюйм = 40×2,5 + 1 дюйм = 101 дюйм. Я в моей фуражке не дохожу даже до его плеча, и даже рост императора Николая I — всего лишь 3 аршина. Впрочем, старшая княжна Дадиани, сестра нашего князя Церетели [Марта Зурабовна], была столь же высокой и, кажется, даже выше. Говорили, что она больше походила на мужчину, чем на женщину».

Несмотря на титанический рост, князь, к сожалению, был равнодушен к застольям, ел мало. Его больная супруга уже неделю вовсе отказывалась от пищи — только пила воду. Анна с досадой обнаружила на обеденном столе лишь «маленькие кусочки пирога, холодную отварную рыбу, кусочки очень едкого хрена, ликер, вино, воду с лимоном и сахаром».

Путеводитель Дюбуа подсказывал, что недалеко, в 15 верстах, находился один древний пещерный монастырь чуть ли не времен царицы Тамар. Любопытно, необычно — нужно ехать! Зигзагом, по мостам и в брод, они терпеливо перешли реку Квирилу, потом реку Дзирулу — «первую 29 раз, вторую 19 раз». И в половине девятого были в обители. Энн села рисовать. Листер, поднявшись по каменной лестнице, замаршировала вдоль скользкого каменного карниза, соединявшего кельи с пещерными капеллами и церквями. Долго стояла в главном храме, слушала шепот невидимого ручья и монотонное гудение черных монахов, сбившихся в дальнем углу, словно летучие мыши, и мерно качавшихся в своих покаянных песнях. «Церквушка расположена буквально в пасти огромной пещеры — красивая, настоящая жемчужина. Низкие двери на западной стороне, красивые, резные, особенные. Весь экстерьер покрыт красивой резьбой — и ничто не может с ней сравниться, даже храм в Никорцминде».

Вновь был утомительный переход — реки, шаткие мосты, брод, скалистые тропы. И вновь опостылевшее Они — сломанные стулья, продавленные диваны, духота, пыль, скудный обед, мытье и сушка белья — обе промокли до нитки, переходя реку Дзирулу и реку Квирилу бессмысленное множество раз. Вечером безжалостная, неутомимая Анна объявила новый маршрут: Сори — Садмели — Хванчкара — Лайлаши — Альпана — еще десяток звеньев бесцельного, мучительного пути, еще одна крепкая рабская цепь. Но Энн не возражала. Одна или с Листер, она хотела поскорее выбраться из этих проклятых, жарких, болезненных мест. Анна, к счастью, спешила. Было 26 июля. В начале августа их ждали в Кутаисе.