Напряжение в ее голосе слишком сильно даже для толстокожего Молинари, и теперь уже он медлит с ответом:

— Когда Анечка убежала из номера, что она взяла с собой?

— Вы уже знаете, верно? У нее была с собой скрипка. Она хотела вернуть ее какому-то… Бобу, кажется. Боб — это тот скрипач? Он американец?

— Русский.

— Значит, Анечка сейчас в Москве. Она мне всегда казалась целеустремленной девушкой. И неглупой. Вы поедете за ней туда?

— Да, виза будет готова в понедельник.

— Хорошо. Спасибо, что приехали навестить. Мне важно видеть кого-то, кроме полицейских и людей из посольства. Меня посадят надолго. Жалко совсем терять связь с миром.

— Но у вас же есть дети?

— Взрослый сын. Он работает в банке у отца. — Она не продолжает: и так ясно, что сын вряд ли одобрит то, что она сделала.

— Хотите, еще приду? — Молинари вдруг становится нестерпимо жаль эту сдержанную, очень прямо сидящую на стуле женщину, почти ровесницу его матери. Ему кажется, что он начинает понимать, чего ей стоит спокойствие: он видит напряжение в уголках ее рта, усталые складки вокруг глаз. — Вы бы могли рассказать мне свою историю. Я умею слушать.

— Приходите. — Она слегка пожимает плечами. — В моем положении от общения отказываться не стоит, наверное. И мне нравится говорить по-итальянски. Это из другой жизни.

— Вам нужно что-нибудь? Из одежды, например, или еще каких-то вещей?

— Спасибо, это все у меня есть. Узнаете что-нибудь об Анечке — расскажите мне, если еще придете.

— Хорошо. Я приду обязательно, — обещает Молинари, поднимаясь.

Константинова в первый раз за все свидание улыбается. Или ему только кажется, что вздрагивают кончики ее тонких губ…

Дожидаясь автобуса, Молинари думает об Анечке. Сколько хранится в системе эсэмэска, отправленная на выключенный телефон? Кажется, трое суток. А в России? Почему она не включает телефон? Как сообщить ей, что Иванов в Нью-Йорке? Понедельник — это еще очень не скоро.

— Ты вправду подписался навещать Константинову? — спрашивает Штарк, пораженный рассказом Молинари. Сыщик развалился напротив в любимом кресле Макса Финкельштейна и попивает «Хайнекен», извлеченный без спросу из холодильника. Макс допоздна торчит в галерее, готовит новую выставку, так что Иван с Софьей почти всегда одни дома.

— Ну да, я обещал к ней заходить. Ее засадят надолго. А она помогла Анечке. Может, даже спасла ее.

— Это она так говорит… Мне что-то не верится про попытку изнасилования.

— Когда твой знакомый кого-то насилует, в это никогда поначалу не верится. Ты пробовал звонить Анечке? — Том попросил Штарка понабирать ее известные номера: мало ли, вдруг она блокирует только его, Молинари, звонки.