Глава V

Дьявол посещает Версаль

Назавтра, часов в шесть вечера, легкий экипаж герцога Эйвона, запряженный четверкой серых рысаков, стоял во внутреннем дворике особняка на улице Святого Гонория. Лошади нетерпеливо били копытами о мостовую, оглашая дворик громким ржанием; форейторы в черных с золотом ливреях едва удерживали рысаков: лошадей его милость выбирал отнюдь не за кротость нрава.

Взволнованный Леон поджидал Эйвона в вестибюле. По приказу герцога пажа облачили в черный бархатный костюм, отделанный у ворота и на запястьях изящными кружевами. Под мышкой Леон зажал треуголку, а в другой руке благоговейно сжимал хозяйскую трость.

Эйвон неторопливо спустился по ступеням, при его появлении Леон ахнул от изумления. Герцог всегда отличался редкостной величавостью, но сегодня его милость превзошел самого себя: отделанный золотом камзол пересекала лазурная лента ордена Подвязки, который величественно покачивался чуть ниже колена; рядом поблескивали еще три ордена. В пене кружев шейного платка примостилось солидное семейство бриллиантов; каблуки и пряжки туфель так и сияли драгоценными каменьями. Через руку его милости был перекинут черный плащ; в другой руке он держал табакерку, усыпанную бриллиантами. Эйвон молча оглядел пажа, нахмурился и повернулся к камердинеру.

— Мой добрый Гастон, быть может, ты помнишь ту золотую цепь с сапфирами, что подарил мне… впрочем, кто именно подарил, я уж запамятовал. Да, помнится, была еще сапфировая пряжка.

— Да, Монсеньор?

— Принеси их.

Гастон проворно засеменил прочь и вскоре вернулся с украшениями. Эйвон критически изучил тяжелую золотую цепь с сапфирами и, оставшись доволен осмотром, с ловкостью фокусника накинул ее на голову Леону. Цепь мягко легла на грудь мальчика, сапфиры засияли мягким огнем, который, впрочем, не мог соперничать с блеском огромных фиалковых глаз.

— Монсеньор! — вскрикнул Леон и с восторгом коснулся украшения.

— Дай-ка мне свою шляпу, дитя. Пряжку, Гастон. — Его милость неторопливо прикрепил сапфировую пряжку к шляпе пажа и надел треуголку на голову Леону. Потом отступил, любуясь делом своих рук. — Странно, почему я раньше не подумал о сапфирах?.. Дверь, дитя мое!

Все еще сам не свой от неожиданного поведения хозяина, Леон кинулся открывать дверь. Эйвон вышел из дома и уселся в поджидающий экипаж. Леон вопросительно взглянул на него, не зная, залезть ли ему на козлы или сесть рядом с хозяином.

— Можешь сегодня сесть рядом со мной, — ответил тот на немой вопрос пажа. — И скажи этим болванам, пусть отпустят лошадей.

Леон передал форейторам приказ его милости и поспешно запрыгнул в экипаж, прекрасно зная повадки рысаков из конюшни герцога. Форейторы оседлали верховых лошадей, и застоявшиеся скакуны рванули вперед. Экипаж с грохотом миновал кованые ворота и вылетел на улицу. Впрочем, рысакам волей-неволей пришлось умерить прыть, поскольку узкие улочки, скользкий булыжник и многочисленные повороты не способствовали бешеной скачке. И лишь когда карета выехала на версальскую дорогу, лошади смогли показать себя во всей красе. Словно решив отыграться за издевательство узких парижских улочек, кони в едином порыве устремились вперед. Правда, рысаки мчали экипаж так слаженно, что, несмотря на бесчисленные выбоины, ухабы и рытвины, пассажирам казалось, будто карета мчится по идеально гладкой дороге.

Далеко не сразу Леон сумел найти слова, чтобы поблагодарить его милость за подарок. Паж примостился на краешке сиденья рядом с герцогом, то и дело благоговейно касался сияющих камней, пытаясь украдкой опустить взгляд, чтобы получше разглядеть украшение. Наконец он набрался храбрости и повернул голову к Эйвону, который, откинувшись на бархатные подушки, безучастно взирал на проносящийся мимо пейзаж.

— Монсеньор… я не могу это принять… это слишком ценная вещь для меня, — пробормотал мальчик сдавленным голосом.

— Ты так полагаешь? — Эйвон с улыбкой взглянул на пажа.

— Лучше я сниму это, Монсеньор. Я ведь могу потерять…

— Тогда мне придется купить тебе другую безделушку. Можешь не опасаться: потеряешь так потеряешь. Она твоя.

— Моя? — Пальцы у Леона непроизвольно сжались. — Моя, Монсеньор? Этого не может быть! Я ничего не сделал… чтобы заслужить такой чудесный подарок.