Леон побледнел, улыбка исчезла с его лица.

— Простите, месье. Я не хотел быть дерзким, — покаянно прошептал он. — У моей матери была еще дочь, которая умерла в младенчестве. А затем появился я.

— Хорошо. А где ты научился разговаривать как благородный господин?

— У месье кюре, Монсеньор. Он научил меня читать и писать, а еще немного обучил меня латыни и некоторым другим вещам.

Джастин удивленно поднял брови.

— Твой отец был простым крестьянином… Почему же тебе дали столь обширное образование?

— Не знаю, Монсеньор. Видите ли, я был любимым ребенком. Моя мать не хотела, чтобы я работал на ферме. Думаю, именно поэтому Жан меня ненавидит.

— Возможно. Дай мне твою руку.

Леон протянул изящную ладонь; Эйвон поднес к глазам монокль. Рука была маленькая, с тонкими длинными пальцами, огрубевшими от тяжелой работы.

— М-да, — пробормотал герцог. — Вполне милый образчик.

Леон несмело улыбнулся.

— Quant à ça[6], то я думаю, у вас прекрасные руки, Монсеньор.

Губы герцога дрогнули.

— Ты меня смущаешь, дитя мое. Так ты говоришь, твои родители умерли? Что же случилось потом?

— А потом Жан продал ферму! Он заявил, что создан для великих дел. Но я не очень-то в это верю. — Леон склонил голову набок, словно размышляя над этим вопросом. На щеках мальчика появились и тут же исчезли неотразимо прелестные ямочки. Леон обеспокоено взглянул на его милость.

— Оставим в покое способности несравненного Жана, — предложил герцог. — Продолжай свой рассказ.

— Хорошо, Монсеньор. Жан продал ферму и забрал меня у месье кюре. — Лицо Леона омрачилось. — Святой отец хотел оставить меня у себя, но Жан не позволил. Он решил, что я ему пригожусь. И месье кюре не смог ничего поделать. Жан привез меня в Париж. И здесь он заставил меня… — Леон замолчал.

— Продолжай! — потребовал Эйвон. — И здесь он заставил тебя?..

— Работать на него, — неохотно выдавил Леон. Он вновь встретился с испытующим взглядом и на этот раз опустил глаза.

— Хорошо… Оставим это. Et puis?[7]