В начале 2000 года, после переговоров с датскими властями я вернулся домой для отбывания непогашенной судимости. Мою единственную просьбу не возвращать меня к уголовникам тюремная администрация проигнорировала, и я думал, что мне придется сражаться за жизнь — однако мусульмане тюрьмы Нюборга сформировали неплохую группу взаимовыручки.
Отбывая срок, я занимался бегом, штангой, но это было время безысходности. Я рвался в Йемен, и требовалось подзаработать денег. А для этого нужна хоть какая-то специальность. Консультанты, работавшие с освободившимися заключенными, помогли мне записаться на учебу в колледж в Оденсе (с ежемесячной государственной стипендией, покрывавшей расходы на жизнь), и я начал ходить в мечеть в Вакфе. Место было оживленное, много сомалийцев, палестинцев и сирийцев, а теологические споры нередко заканчивались драками. На одном из пятничных богослужений я вырвал микрофон из рук проповедника: он показался мне шарлатаном, дурачившим прихожан — набрался наглости явиться в брюках ниже щиколоток, салафиты это отвергали.
— Не слушайте его! Он обновленец из тех 72 сект, которым дорога прямо в ад! — выкрикнул я.
Оденсе — родной город Ганса Христиана Андерсена, и его старинные улочки и милые домики с остроконечными крышами как нельзя лучше подходят для детских сказок. Датский образец прогресса — дорожки для велосипедистов, тротуары шире проезжей части, обилие зелени. Но пригороды куда менее привлекательны. Многие мусульмане — эмигранты первого и второго поколений — перебрались в один из таких менее привлекательных районов — Вольсмосе, как и Лондон, превратившийся в оплот джихадистов.
Выйдя из тюрьмы, я узнал, что шейх Мукбиль, мой наставник в Даммадже, издал фетву[26], призывающую к священной войне против христиан и иудеев на Молуккских островах в Индонезии, где бушевала война сект. Он призывал мусульман неиндонезийского происхождения помочь установлению в стране шариата.
Главой «Ласкар джихад»-группировки, стоявшей в центре борьбы и подразделения «Аль-Каиды», был Джафар Умар Талиб. Мы вместе учились в Даммадже. И некоторые из моих сокурсников — в том числе бывший американский солдат Рашид Барби — отправились в Индонезию воевать.
С другом-пакистанцем[27] мы поехали в Англию — собирать деньги в мечетях для моджахедов на Молуккских островах[28]. И снова меня разозлила безответственность многих имамов-салафитов в отношении к великой борьбе за нашу веру.
В то время джихад представлялся мне скорее оборонительной, а не наступательной войной против неверных. Моим девизом были слова Корана: «Сражайтесь на пути Аллаха с теми, кто сражается против вас, но не преступайте границы дозволенного. Воистину, Аллах не любит преступников»[29].
Эти слова обязывали воевать или поддерживать воюющих на Балканах, в Чечне или на Молуккских островах в Индонезии. Но без такого обоснования джихад незаконен.
Однако грань между оборонительным и наступательным джихадом не всегда ясна и стала еще более размытой, когда «Аль-Каида» развернула кампанию глобального джихада. Мы горячо спорили об этом с друзьями в Оденсе, такими как Мохаммед Захер, сирийско-палестинский эмигрант, человек с четко очерченным восточным носом, коротко подстриженной бородкой и мрачным взглядом глубоко посаженных глаз.
Захер, как и я, был безработным, времени у нас было хоть отбавляй, мы часто ходили порыбачить, и он расспрашивал меня о Даммадже и шейхе Мукбиле. Я объяснил ему, что, изданная им, а также другими имамами фетва придает джихаду в Индонезии законность, но при этом подчеркнул, что спонтанный «террор против неверных» недопустим. В доказательство я привел слова авторитетного саудовского имама, утверждавшего, что джихад «каждый мусульманин должен вести в силу своих возможностей. Кто-то — с оружием в руках, кто-то — деньгами, кто-то — интеллектуально».
Захер казался сочувствующим джихаду и совсем не походил на знакомых мне экстремистов. И я был ошеломлен, когда обычный человек вытворил нечто совершенно необычное. В сентябре 2006 года[30] датские власти арестовали его за участие в «самом серьезном заговоре» в истории страны.
Я не оставлял надежды вернуться в мусульманский мир, но денег как всегда не было, я пытался доучиться на скромную стипендию. И однажды вновь пригодились мои таланты бойца.
В Оденсе существовала очень беспокойная сомалийская община. Как-то мне позвонил сомалийский приятель с просьбой приехать на свадьбу, где разыгралась ссора.
Добравшись до места проведения торжества, я понял, что конфликт мне до боли знаком. Вопреки указанию имама, приглашенных, мужчин и женщин, посадили вместе, а из колонок гремела музыка. Подобные западные нравы салафиты считали анафемой.
Мое вмешательство лишь обострило конфликт, и один из гостей бросился на имама с ножом. К счастью, я не растерял отточенные в клубах Корсёра навыки и сумел выбить у нападавшего нож. Однако сообщника не заметил, и тот ударил меня по голове бутылкой. От удара потекла кровь, дебошира оттащили.
Из боязни, что дело дойдет до полиции, руководители общины заверили, что напавший на меня ответит по шариату. Мне предложили либо ударить его бутылкой по голове, либо простить, либо требовать за нанесенный мне физический ущерб 3000 долларов. Ни прощать его, ни возвращаться в тюрьму за нанесение побоев мне не хотелось. А вот деньги дали бы мне неожиданную возможность снова уехать.
В последнее время я просматривал мусульманские «супружеские» сайты в Интернете, в надежде найти и религиозную, и вместе с тем привлекательную партнершу. Они не считались сайтами знакомств и были куда чопорнее американских аналогов. Женщины писали о себе сдержанно, чаще обещая быть кроткими, послушными и верными женами. Все в хиджабах и у всех покорное выражение лица. И я обратил внимание на одну из жительниц марокканской столицы. Карима[31] говорила по-английски, была хорошо воспитана и неукоснительно соблюдала религиозные обряды. Она спросила меня напрямик: я хотел бы на ней жениться?
Нападавший быстро заплатил деньги, и я с чистым датским паспортом без каких-либо обязательств перед обществом вскоре вылетел в Рабат.