Румпель.
Тангейзер приподнялся, а затем снова опустился на одно колено.
На шее мальчика, под скулой, было ярко-розовое родимое пятно.
Матиас вспомнил, как рука матери поспешно прикрыла это пятно, словно боялась, что мальтийский рыцарь примет его за отметину дьявола. Мальчик улыбнулся ему у ворот Парижа – самое яркое впечатление за много дней.
Тангейзер взял ребенка за плечи. Голова его безвольно болталась.
– Вы же ушли. Выбрались из Парижа. Зачем вы вернулись? – с досадой прошептал иоаннит.
Матиас сам не понимал, почему так расстроился. Мертвых мальчиков в реке было больше, чем рыбы. Он собственными руками, не поморщившись, убирал их трупы, расчищая дорогу Гриманду.
– Я тебя не знаю, парень. Откуда ты знаешь меня? – спросил он едва слышно.
Выгребная яма отвращения, на дне которой лежали его давние воспоминания и в существовании которой он редко осмеливался признаваться даже самому себе, переполнилась, выплескиваясь через горло. Тангейзер знал этого мальчика. Он завидовал ему. Потому что для того все уже закончилось.
Рыцарь осторожно положил убитого ребенка на палубу.
Потом он встал и потянул за румпель. Ничего не произошло.
Госпитальер подергал румпель, но тот все равно не сдвинулся с места. Свесившись за корму, Тангейзер провел рукой между ахтерштевнем и рулем. Мушкетная пуля толщиной с его большой палец застряла между ушком верхней оси и деревянным рулем – ее верхняя часть расплющилась о металлическую ось. Пуля была еще теплой. Матиас попытался выковырять ее, но сломал ноготь. Горячий свинец попал в щель и расплющился о железо – и в результате руль заклинило в повернутом состоянии. Рыцарь двумя руками ухватился за заднюю часть руля и дернул. Дерево заскрипело. Он снова нащупал пулю. Та деформировалась еще сильнее, но не сдвинулась с места.
Перед глазами Матиаса появился правый берег реки. Многочисленные лодки на берегу. Церковь Сен-Жермен-л’Осеруа. Лувр. Баржу несло на заграждение боком, и огонь у нее на носу развернуло влево, а не вправо, как рассчитывал Тангейзер.
Значит, так тому и быть.
Иоаннит бросил руль, взял пригоршню стрел из лежавшего на мешках колчана, взглянул на заграждение, поднял лук и вставил в него стрелу. Корма баржи должна была ударить в четвертую лодку от берега или, если повезет, в пятую.
Всё это были плашкоуты длиной около двадцати пяти футов, между которыми ополченцы протянули цепи в один или два фута. Вдоль края спускающегося к воде причала выстроились шесть человек с мушкетами. Это был тот же самый причал, с которого меньше двадцати часов назад другие люди стреляли в других жертв.
Тангейзер натянул тетиву и выстрелил в крайнего человека справа.
Потом он вставил новую стрелу и пронзил ею крайнего слева.
Все мушкетеры яростно работали шомполами. Когда второй их товарищ упал, двое в центре шеренги осознали меткость лучника и обратились в бегство. Одному из них стрела пронзила спину, а другой скрылся из виду. Пятый ополченец бросил мушкет, что значительно увеличило его скорость, и тоже успел сбежать. Шестого Тангейзер подстрелил, когда тот повернулся, решив последовать примеру товарища. Стрела пробила ему обе ноги, пришпилив их друг к другу, и он с криком упал навзничь – могилой ему стала река.
К тому времени Матиас уже вставил в лук новую стрелу. Между этой пристанью и следующей к воде спускалась широкая лестница. Наверху виднелись факелы и отряд милиции: разноцветное знамя, красные и белые повязки на рукавах… Госпитальер назвал бы это паломничеством к смерти, если бы кого-то интересовало его мнение. Он пустил стрелу в скопление людей, чтобы напомнить о себе. Послышались испуганные крики.