— Попроси его прийти, Абрам.

— А что ты решил написать?

— Чтобы меня похоронили в Иерусалиме на Масличной горе. Я хочу запретить называть моим именем улицы, деревни, посёлки и предприятия. Дом этот я подарю молодёжной организации. Я попрошу создать фонд Пинхаса Рутенберга и внести в него мои деньги. Часть их использовать на строительство университета.

— А твоим детям ты ничего не оставишь? — спросил Авраам.

— До войны у меня была с ними связь. Толя с женой Молли живут в Ковентри. Они приезжали в Лондон встретиться со мной. Женя в Советском Союзе. Занимался всегда биологией. Валюша сейчас в Европе. Я за неё очень волнуюсь. Не могу же я дать деньги только Толе. Пока не знаю, как поступить.

— Можешь передать им через меня, Пинхас. Война рано или поздно кончится. Я их найду. Проблема только с Женей. Он вряд ли сумеет преодолеть железный занавес.

— Возможно, так и сделаем, Абрам. Хватит об этом. Устал очень. Говорить тоже трудно.

— Тебе нужно полежать, Пинхас.

Авраам помог ему лечь в постель и вскоре ушёл, оставив его на попечении Иды.

Когда были передышки в развитии опухоли в горле, и происходило какое-то улучшение в его состоянии, он торопился сообщить об этом в Лондон и развеять надежду о возвращении Пинхаса на работу.

К середине июля 1941 года состояние Рутенберга ухудшилось. Наблюдавший его в Хайфе врач Герцфельд настоял на перевозке его в квартиру в Иерусалиме. Теперь его лечили врачи из иерусалимской больницы «Хадаса». Он уже затруднялся сходить с кровати, и каждое движение вызывало у него сильные боли. В ноябре началось сильное ухудшение. Берлу Кацнельсону передали, что он погрузился в беспамятство и, по-видимому, у него остаются считанные часы. Через месяц после этого опять началось облегчение в его состоянии. Берл даже поговорил с ним по телефону, и Рутенберг был рад услышать от него подробности о деятельности Гистадрута. Это была последняя беседа между двумя людьми, которые, несмотря на серьёзные разногласия, сохраняли друг к другу глубокую любовь. Первого января 1942 Рутенберг, предчувствуя кончину, направил Берлу свою машину и водителя, чтобы проститься с ним. Когда Кацнельсон приехал, он был погружён в глубокое усыпление. В субботу третьего января на рассвете Рутенберг скончался. Из-за сильной снежной бури Моше Черток посоветовал Берлу приехать в Иерусалим на следующий день, в воскресенье, на похороны. На проводы Рутенберга в последний путь Берлу из-за снежных заносов прибыть так и не удалось. На Масличную гору, где по его завещанию он просил его похоронить, пришли сотни людей. Суровая погода затрудняла движение и не дала возможность многим добраться до кладбища. По его же просьбе, на церемонии прощания не слышались надгробные слова и на могилу не были возложены цветы. Лишь сыновья его брата, Александр и Давид, прочитали кадиш над его открытой могилой.

Первого января 1920 года в Иерусалиме тоже бушевала снежная буря. Помощь потерпевшим от заносов и холодов стала первым делом Рутенберга. Так замкнулся второй круг его жизни.