Не мог Рутенберг уйти из общественной жизни, не высказав ишуву и миру своё слово и кредо. В дни вынужденного исчезновения он планировал последнюю драматическую акцию. И 7 ноября 1940 года он созвал многочисленную пресс-конференцию в гостинице «Царь Давид» в Иерусалиме. Когда он шаткой походкой вошёл в фойе, его окружила толпа журналистов и фотокорреспондентов. Вспышки фотоколб и щелчки камер заполнили помещение. Его на мгновение ослепило, и он остановился, чтобы не упасть. Находившийся недалеко от него Кацнельсон сразу оценил ситуацию и взял Рутенберга за руку.

— Спасибо, друг, — тихо произнёс Пинхас.

Берл услышал его и, кивнув головой, слегка подтолкнул вперёд. Рутенберг миновал украшенный в стиле викторианской эпохи вестибюль, вошёл в зал и опустился в стоящее перед рядами стульев кресло. Люди усаживались, с любопытством смотря на него. Они не понимали, что хочет сказать им этот больной человек, более двух месяцев назад оставивший свой пост. Ему предоставили слово, и он с трудом поднялся с кресла, держа в руках несколько листов бумаги.

— Дамы и господа, товарищи! — произнёс он, усилием выговаривая слова. — Я назвал мою сегодняшнюю речь «Ишуву». В ней я хочу подвести итог своему одиннадцатимесячному президентству в Национальном комитете.

В зале повисла тишина. Он почувствовал на себе пронзительные взоры людей и начал говорить. Он сказал о единстве, которое одно спасёт и сохранит ишув, о партийности, которая разрывает его на части. Он заявил, что необходимо создать режим, который откажется от формальных правил демократии и партийного регистра. Он заговорил о Гистадруте и о его достижениях, о том, что помог ему в начале пути, когда был подрядчиком правительства при прокладке дороги Тверия — Цемах. Но сейчас Гистадрут обладает значительной властью и попирает права других евреев страны. Еврейское агентство Сохнут — это «высшее учреждение мирового иудейства», сердце которого в Эрец-Исраэль. Но ишуву нужно, чтобы его Национальный комитет, стал единственным и полномочным инструментом и не существовал как фиктивное учреждение, привязанное к Еврейскому агентству. Вместо деятелей и представителей партий следует назначить энергичных и способных людей и вручить им все полномочия. Национальный комитет сосредоточит в своих руках деньги для помощи и распределит их. Он позаботится о распределении работы и финансировании хозяйства и промышленности для оздоровления экономики ишува.

Он закончил выступление и устало опустился в кресло. В зале раздались аплодисменты и возгласы возмущения. Но ему уже было безразлично. Его общественная жизнь подошла к концу. Он сказал всё, что хотел сказать, со всей волнующей мощью. Потому что любил эту страну и желал ей помочь перед уходом в небытие. Автомобиль ждал его у парадного входа в гостиницу. В тот же день он вернулся в Хайфу.

Его драматическая речь была опубликована всеми газетами, и не оставила ишув равнодушным. Он получил десятки писем поддержки и пожеланий здоровья. Резкие и откровенные слова, его серьёзный анализ и смелые выводы вызвали бурю в обществе и разожгли разногласия между группировками. Они вышли за пределы страны и заняли еврейскую и сионистскую прессу во всём мире. Но Рутенберг уже не реагировал и не отвечал на критику. С этого времени и до дня его смерти он устранился с глаз общества и голос его не будет слышен. Его болезнь сокрушит его.

Болезнь сблизила его с братом. Авраам приезжал к нему по субботам. Он докладывал Пинхасу о положении в компании, они вместе обедали и обсуждали новости.

— Абрам, я чувствую у себя во рту какой-то нарост. Он мешает мне говорить. Я боюсь, что это опухоль.

— Врачи говорят, что она доброкачественная, — неуверенно произнёс Авраам.

— А если нет? Почему тогда у меня нет сил? Давай начистоту. Какой смысл страдать и терпеть боль, вынуждать людей ухаживать за мной. Если вы скрываете правду, что болезнь неизлечима, не лучше ли положить конец своей жизни?

— Перестань, Пинхас. С тобой всё будет хорошо. Ты, конечно, болен. Но болезнь поддаётся лечению. Так утверждает Герцфельд. Я вчера ему звонил.

— Он прописал мне микстуру для горла. Я полощу его два раза в день. Он говорит, что эта чертовщина расположена так далеко, что удалить её почти невозможно. Только лечить.

— Вот видишь, тебе говорят правду, — сказал Авраам и улыбнулся. — Нужно верить в выздоровление и бороться.

Он долго лежал в своём доме, одинокий и оторванный от мира. Авраам постарался отдалить от него посетителей. Однажды он попросил Герцфельда ответить ему честно, какой у него диагноз. Тот вздохнул, посмотрел Рутенбергу в глаза и сказал, что это рак. Брат узнал об этом разговоре от Герцфельда, который позвонил ему в компанию. Когда Авраам приехал к брату, Пинхас был очень озабочен.

— Герцфельд мне сообщил, что у тебя злокачественная опухоль.

— Не верю, что ты не знал, Абрам.

— Прости меня, но у медицины есть свои тайны. Сегодня больным об этом не говорят, чтобы не подвергать организм стрессу. Да и настроение его не портить. Я представляю, как тебе сейчас тяжело. Но ведь все люди, в конце концов, умирают. Главное, не страдать от боли. Но у тебя, Пинхас, прекрасные врачи.

— Ты прав, братишка. Я вот подумал, что пришло время позвать нотариуса и написать завещание.

— Это разумно. Я знаю одного такого.