— Привет, Давид. Я примчался в Лондон прямо по твоим следам. Вчера вечером сошёл с корабля.

— Что случилось?

— Ты же знаешь, какое трудное положение сегодня в стране. Я попытался договориться и пригласил к себе домой в Хайфу приближённых к тебе людей и представителей ревизионистов. У меня ничего не получилось.

— Давид Ремез мне рассказал. Я понимаю тебя. Такой раскол в нашем движении продолжаться не может. Ещё полтора месяца назад на совете Рабочей партии я говорил своим товарищам, что необходимо прийти к соглашению с ревизионистами. Продолжение политического противостояния между социалистами и ревизионистами в Палестине и во всей диаспоре, заявил я им, недопустимо. Оно серьезно компрометирует усилия сионистов. А раскол может вызвать непредсказуемые последствия. Многие со мной согласились.

— Тогда тебя не нужно убеждать, Давид. Я хочу, чтобы ты встретился с Жаботинским. Я с ним уже говорил. Он не возражает.

— Если ты организуешь встречу, я приму приглашение.

— Прекрасно, Давид. Приходи завтра утром часов в десять ко мне в гостиницу.

— Договорились, Пинхас.

Бен-Гурион положил трубку. Он не ожидал, что Рутенберг проявит такую заинтересованность, и был благодарен ему. Он знал о его давнишней дружбе с Жаботинским и полагал, что это поможет сблизить их точки зрения.

Жаботинский был близким другом Рутенберга. В самом начале Мировой войны они впервые встретились в Бриндизи и говорили о создании Еврейского легиона. После войны, через несколько месяцев после его прибытия в Эрец-Исраэль сотрудничали в организации еврейской самообороны во время событий в Иерусалиме. Рутенберг помог ему тогда освободиться из заключения в тюрьме Акко. Жаботинский содействовал также созданию электрической компании. С Бен-Гурионом Рутенберг не был так близок. Они знали друг друга уже много лет с того дня, как встретились в Нью-Йорке в квартире Рутенберга. Но дружбы между ними не возникло: слишком разными были их пути в Палестине. Однако оба лидера приняли его посредничество, так как признавали его высокий престиж и, главное, его близость к их лагерям в ишуве.

На следующий день в десять часов утра Рутенберг ждал их в своём гостиничном номере. Ещё до их прихода Пинхас поставил три стула возле небольшого столика в центре комнаты. Вскоре появился Жаботинский, а через несколько минут Бен-Гурион.

— Садитесь, друзья. Я думаю, вам будет удобно, — сказал Рутенберг и указал на стулья.

— Всё в порядке, Пинхас, — произнёс Зеэв.

— Вы, конечно, понимаете моё желание найти пути успокоения страстей в еврейском ишуве. Разобщённость в нашем народе на руку арабским экстремистам и мандатному правительству. Лозунг «Разделяй и властвуй» не устарел и не устареет никогда.

— Согласен, — кивнул Давид. — Нам необходимо единство.

— Предлагаю тему для обсуждения: «Отношения между общей рабочей организацией и рабочими-ревизионистами». Неделю назад у меня в Хайфе была та же повестка дня.

— Я думаю, что можно расширить диапазон и включить в разговор также решающие вопросы политики, — произнёс Зеэв. — Например, отношение к законодательному совету.

— По-моему, это большая опасность для ишува, — вздохнул Пинхас. — Он значительно меньше арабского населения.

— А я принимаю это предложение, — согласился Давид. — Надеюсь, говорить будем на иврите.

— Не возражаю, — сказал Зеэв.