Озарение, действительно, пришло к ней прямо во время второго акта.

К сожалению, это был второй акт спектакля, а не какой-нибудь другой…

С одной стороны, пятки все-таки побаливали. С другой стороны, тога постоянно обнажала плечо. С третьей, или уж не знаю с какой, стороны, мальчик, который играл греческого бога просто разрывался между состраданием, которое он испытывал из-за ее обожженных пяток (она пожаловалась ему накануне) и вожделением, которое он испытывал из-за ее голого плеча.

И в этот момент, в тот самый момент, когда она произносила слова «и весь мир будет лежать у моих ног», Антуанетта вдруг буквально физически ощутила, как это приятно, когда тебя жалеют (пусть даже из-за пяток, которые ты обожгла по собственной глупости, а точнее, из-за своего глупого усердия), когда чувствуют, что тебе больно и понимают, что ты терпишь, когда тебя хотят (пусть даже этот вчерашний выпускник театрального) и когда тобой восхищаются не как греческой богиней, а как женщиной с соблазнительными формами…

И как это бессмысленно – быть сильной женщиной…

Быть сильной личностью – да, это правильно, это достойно, это красиво…

А быть сильной женщиной… Зачем?

Она играла как никогда…

Как говорили потом коллеги по сцене, у нее даже голос изменился…

Вся сила греческой богини соединилась с нежностью и беззащитностью женщины, облеченной властью и ждущей любви и обожания…

«Антуанетта, это было бесподобно, – сказал ей драматург после спектакля. А уж он-то никогда не был щедрым на комплименты. – Ты была просто великолепна. Я влюблялся в тебя в каждой сцене и начинал ненавидеть в конце каждого акта. Разве так бывает?»

«Еще и не так бывает, – подумал конец третьего акта, – Особенно, если речь идет о самодостаточной личности с обгоревшими пятками, которая вдруг почувствовала себя женщиной».

«Я разговаривал не с богиней, – заметил Зевс, – я разговаривал с женщиной».

«Ты играла прекрасно, – сказал суфлер, – немного перепутала слова во втором акте, но текст пьесы отошел на второй план. Слова были не нужны. Ты играла прекрасно…»

«Беда в том, что я, как раз, совсем не играла, – мысленно возразила Антуанетта. Вслух ей не хотелось ничего объяснять, – Я не играла, я там жила…»

Одним словом, она чувствовала себя женщиной на все 100. Весь олимп восхищался ею. И… гордость, которая переполняла ее была гордостью профессиональной актрисы только наполовину…

А вторая ее половина… Это была женщина в чистом виде.

Без малейшей примеси профессионализма или игры.

Женщина!

Антуанетта (как «хорошая девочка» и круглая отличница во всех учебно-воспитательных заведениях) всегда любила учиться.