И я незамедлительно соглашаюсь:

— Мне было весело, — покорно киваю, слегка отпрянув от нее. — Видела бы ты себя со стороны! Кстати, можем, погуглить, вдруг ты уже где-нибудь на Ютюбе…

— Ну, ты и… козел! — смеясь, пихает меня она и отбирает ломтик хлеба, который я приготовился съесть.

— Че-го? — хохотнув, я перехватываю ее запястье и, устроив небольшое противоборство, вынуждаю Джонни покормить меня с руки. — Вот тут я точно ни при чем! — кусаю ее непревзойденный сэндвич и, притянув чертовку к себе, разрешаю и ей слегка подкрепиться.

Это так кайфово: обнявшись, сидеть с ней, жевать эти сухие обветренные бутерброды и посылать приветы лживым лампочкам солеными от сыра поцелуями. Самыми пылкими, самыми яркими, затмевающими небесное мерцание! И кто бы мог подумать, что рядом с этой неугомонной куколкой я стану безнадежным романтиком.

Я твой. Ты моя.

— Ну, прости, — шепчу я, наконец-то оторвавшись от ее разгоряченных губ, и принимаюсь подлизываться, тараня лбом. — Я просто любовался тобой. Смотрел на тебя и не мог не улыбаться. Как и сейчас.

— Может, лучше еще бутербродик? — как бы отмахиваясь от моих признаний, смеется она.

Маленькая врединка все еще страшится собственных чувств.

— Да не, спасибо, — мщу ей по-доброму, надеясь в конечном итоге раскрепостить. — Вообще-то я объелся шашлыков, а твои бутеры ел исключительно из вежливости…

— Что-о? — вспыхивает она. Замахивается, но бьет меня мягко, с любовью, которая отражается в озорных глазах.

И я снова целую ее. Такую жаркую, такую вспыльчивую. Мою. От кончиков ушей до босых пяточек. И мне хочется взять Джонни на руки, прижать к себе и никогда не отпускать. Засыпать и просыпаться вместе, встречать рассветы и провожать закаты. Но здесь, в темноте террасы ее дома, утро наступает запоздало.

— Черт, мне вставать уже через два часа, а я еще даже не ложилась, — зевая, сетует она, прижавшись щекой к моему плечу.

— Они пока еще тоже не ложились, — киваю в сторону неспокойного соседского двора и смеюсь, мысленно благодаря того типа, который нагрянул к Артуру вовремя, в тот момент, когда я кинулся за рыжей бестией. Именно поэтому меня до сих пор не хватились, и мы сейчас сидим, предоставленные самим себе. — Ну, может, тогда стоит окончательно нарушить твой распорядок дня? — веду бровью я и предлагаю то, что спонтанно зародилось в моей голове. — Давай свалим отсюда, и пусть твоя мама тебя хватится!

— А давай! — без раздумий соглашается неуемная авантюристка. Быстро встает и сама тянет меня за руку. — Только куда мы поедем?

— А не все ли равно?

— Все равно, — смеется она и беззаботно пожимает плечами.

— Тогда жди меня здесь.

Я целую Джонни и ныряю в калитку, но, сделав несколько шагов, останавливаюсь. И оборачиваюсь. Потому что уже, черт возьми, скучаю по ее губам, глазам, рукам, коже, одуряюще-сладкому запаху, огненно-жгучим прикосновениям, стуку сердечка, клокочущему не у нее внутри, а у меня в висках. И не понимаю, как мог жить, существовать до этого, как мог пить, есть и спать?

Улыбнувшись ее стройной фигурке, очертания которой неясным силуэтом рисуются в темноте двора, я дважды стучу по груди и, раскрыв кулак, отсылаю ей свое незамысловатое признание — Я твой. Ты моя. — и только потом скрываюсь за соседскими воротами. А через несколько мгновений мы уже мчим вдоль лесополосы по еще не проснувшейся трассе навстречу засветлевшему небу, в рассвет.