– Ты же сказал, что он недостаточно крут, чтобы грозить целой стране…
– Он-то, может быть, и недостаточно крут, вот только страна об этом не знает…
– Все шутишь…
– А что остается? Он говорил что-то конкретно?
– Нет.
– Предлагал встретиться еще?
– Да. Завтра. Ты приедешь?
– В конце недели.
– Раньше никак?
– Извини, никак! Я уже вхожу в самолет.
– Ладно, не маленький. Справлюсь.
– Ты не обижайся за концлагеря… Я понимаю, что…
– Брось, – перебил Сашка. – Мы все демократы известные – там, куда пошлют. Если помнишь, мы с тобой всю жизнь не гражданские свободы защищали, а гражданские войны устраивали. Так что я не обиделся. Просто прошу – если ты до сих пор не понял, что это серьезно – прислушайся. Это серьезно. Настроения сейчас такие, что скоро начнут бить гастарбайтеров. Просто так, за здорово живешь.
– Ну, их там у вас миллиона три! Всех не побьют…
– Справятся, – возразил Кручинин. – У нас народ талантливый. Видел бы ты морды тех, кто с Мангустом ко мне приходили. Эти справятся. А вот Мангуст – он морды бить не станет. Он у нас мужик основательный. Он пакость крупную придумает. Такую, чтоб была заметна на общечеловеческом уровне. Ладно, друг… Я позвоню завтра. После встречи.
– На рожон не лезь, а? – попросил Сергеев, улыбаясь молоденькой стюардессе, встречающей его у люка. – Соглашайся со всем…
– Это ты меня учить будешь? – спросил Вязаный с иронией. – У тебя что по курсу вербовки и противодействия вербовке было? А? А у меня пятерка! Так что давай без поучений! Не волнуйся, завтра услышимся!
Но назавтра Сашка не позвонил.
Звонок раздался только поздно ночью, в среду, когда только что вернувшийся в Киев Сергеев снова стоял в очереди на паспортный контроль, запертый, как крыса в лабиринте, между двумя границами.
И это был последний раз, когда Михаил слышал голос Кручинина.