Валентин Аркадьевич Изотов копался в огороде: в выгоревшем капелюхе, живо напомнившем мне «Свадьбу в Малиновке», в кирзовых сапогах на босу ногу, в меховой жилетке поверх тельняшки. Я представил себе его в таком виде посреди Вены, в респектабельном советском банке и расхохотался, потому что более несвязные вещи – австрийский банк и соломенная шляпа с вислыми краями в сочетании с тельняшкой – и вообразить себе невозможно.

Он обернулся на смех и тоже улыбнулся сквозь вислые усы – как будто встретил старого знакомого – радушно и открыто:

– Что, хлопцы, потеряли чего?

– Здравствуйте, Валентин Аркадьевич! А мы к вам!

– Вот как! Ну заходите, пионеры, ежели ко мне, – велел нам хозяин, отставляя грабли к стене сарая. – Собаки у меня нет, так что не бойтесь, проходите!

Пока мы входили во двор, он помыл руки под дюралевым умывальником, приложился к ковшу, стоявшему тут же, на табурете возле бидона, в каких обычно возят молоко. В руке его появилась пачка «Казбека», из которой он извлек одну папиросу, вытряхнул из мундштука крошки табака, постучав им о ноготь большого пальца, и спросил:

– Чем обязан интересу столь юных товарищей к моей скромной садово-огородной персоне?

Он смотрел прямо и внимательно и я почувствовал, что сказать неправду под прицелом его светло-голубых глаз под кустистыми бровями не вышло бы и у Штирлица.

– Мы к вам, Валентин Аркадьевич, по очень важному делу! – Влез Захар. – Это касательно экономики и политики….

Я труднее схожусь с новыми людьми, зато мой друг – прямо таки иллюстрация коммуникабельности и непосредственности! Мне иногда казалось, что если бы вдруг его пришли арестовывать суровые милиционеры, он бы сумел с ними подружиться и, засаживая его в тюрьму, они бы непременно рыдали, разрываемые долгом и личной симпатией к Майцеву.

– Вы не из «Плешки» часом? – Дед перебил Захара и подозрительно прищурил правый глаз.

Я слышал о какой-то старой обиде, терзавшей старика всю жизнь – то ли диссертацию его прокатили, то ли в должности отказали – я не знаю, но людей из Стремяного переулка он не жаловал. Поэтому поспешил вмешаться:

– Нет-нет, Валентин Аркадьевич, мы по своей, частной инициативе.

– Чудны дела твои, Господи, – сказал он в ответ, но креститься, как положено было верующему, не стал. – И чем же обязан?

– Если позволите, Валентин Аркадьевич, то мы бы рассказали обо все в доме.

Дом у него был хороший: два этажа, свежеокрашенные голубой краской стены, большие окна, пристроенная оранжерея, мезонин с балкончиком. Где-то там внутри – я знал уже – нашлось место и обшарпанному роялю, которым старик очень дорожил – чуть ли не с войны его привез. Трофей.

– Ишь ты, в доме! А мне это зачем?

– Вам будет очень интересно, – посулил я. – И, поверьте, от этого разговора очень многое зависит.

– Вот как? Давненько от меня ничего не зависело. Ну что ж, молодые люди, проходите, коли так.

Он показал нам своей жесткой, мозолистой ладонью на входную дверь.