– Да что с тобой такое?

– Обещаешь?

Он выдернул свой рукав из моей сжавшейся ладони.

– Ладно, Серый, я постараюсь. А в чем дело-то? Скажешь?

– Извини, Захар, это слишком личное.

– «Вспомнил» опять что-то?

– Вроде того, – сказал я.

А вечером состоялся тот самый разговор с мамой о несчастной (или наоборот счастливой?) судьбе комсомольского вожака Филиппова.

Она долго переживала по поводу развернутого мною перед ней грядущего краха коммунистической идеи. Как и Захар, порывалась сию минуту отправится в горком партии, написать в ЦК и только после моего окрика – а как еще воздействовать на женщину в истерике? – села на диван и зарыдала.

Я не стал ей мешать.

А когда она успокоилась (хорошо, что есть валерьянка) и пошла на кухню заваривать чай, я сообщил ей о своем решении уйти из института и о договоренности с Майцевым-старшим.

– Как же так, Сережа? Неужели ничего изменить нельзя? – Она держала чашку с краснодарским чаем – красным, терпким – двумя руками и говорила склонив над ней голову, почти в нее, не глядя на меня.

– Этим я и собираюсь заняться, мама. Если что-то можно сделать, я просто обязан это сделать.

Она согласно кивнула и поставила чашку на стол.

– Ты у меня хороший сын, – сказала мама. – Я знаю, у тебя получится. И даже если не все получится… Ты хотя бы что-то попытаешься сделать. Я могу тебе чем-то помочь?

– Не знаю, мам, – честно ответил я. – Правда, не знаю пока. Деньги я сниму со своей страховки – мы ведь так и не брали оттуда ничего?

Она покачала головой.

– Там всего-то тысяча. Этого мало, чтобы спасти всех.

– Но я попробую, мам. С чего-то нужно начинать?

– Я возьму у деда и добавлю свои. Тысяч пять мы соберем.