Я уже ревновала его к Кинзии и Мариану, которые будут удостоены чести видеть его каждый день, завтракать и ужинать с ним за одним столом, иметь возможность поговорить с ним в любое время... Это им он будет улыбаться, рассказывать истории… Мариан женился на Гемме в начале лета, и девушка уже может быть беременна. Ребенка Сизеров Брадо тоже будет считать внуком и любить как родного.
Малыш шевельнулся.
— Т-с-с, — проговорила я, поглаживая живот, — ты, мое сокровище, все равно будешь первым внуком, а первый внук — баловень.
Прозвучал мощный раскат грома, и я вздрогнула. Черно-красное пламя, яркое и зловещее, полыхнуло над нами. Нереза, впервые увидевшая его, перепугалась и уронила чашку с чаем на пол.
Пламя опало.
— Драконова воля… — выдохнула служанка.
— Дракон тут ни при чем, — проговорила я устало. — Это кое-кто грома испугался.
— Кто?
Нереза с перепугу не поняла, о ком я.
— Малыш, — пояснила я.
— Какое черное у него пламя…
— Не черное, а черно-красное… или красно-черное — все зависит от ситуации.
Женщина опустилась и подняла чашку, расколовшуюся надвое.
Громыхнуло снова, и маленький трусишка вновь явил нам свой впечатляющий огонь. Мы с Рензо уже привыкли к таким штучкам, но все равно пугаемся иногда, а вот Нереза опять чуть осколки чашки не выронила.
— Ох, эньора… — вымолвила она. — Жуть какая… Пламя-то опасное, обжечь может.
Я и сама этого опасалась. Мне можно пыхать сколько угодно, я никому не наврежу, а вот мой ребенок обладает впечатляющей силой. Как бы он на самом деле ни навредил никому…
Брадо объяснил мне, что дети-плады используют пламя интуитивно, поэтому рядом с ними всегда должен быть кто-то из взрослых пладов на всякий случай. Но что мы с Рензо сможем сделать, если наше огнеопасное чадо, например, устроит истерику? Не сожжет ли он весь дом, не обожжет ли нас самих?
Гром грянул снова.
Очередной черно-красной вспышке мы уже не удивились.
После отъезда Брадо наша жизнь потекла в том же размеренном счастливом темпе, что и раньше. Нереза помогала мне по дому и норовила все обязанности взять на себя, но я ей не позволяла, потому что воспринимала не как прислугу, а как подругу или, что еще вернее, родственницу. «Родственница» возмущалась, когда видела, что я мою полы или мету двор; с негодующим вскриком она подлетала ко мне, забирала у меня орудия труда и, задыхаясь от негодования, повторяла одну и ту же фразу: