Я не собиралась возвращаться жить в Россию. Мне нравилась солнечная Италия, уютная квартирка с видом на Тирренское море. Я обожала прогулки по Маратеи, манящую Сардинию, часами разглядывала нураги - огромные каменные жилища, остатки могущественной цивилизации нурагов. Планировала учиться в шумном Риме, отдыхать в Швейцарии.
Несмотря на происхождение, мне совершенно не хотелось становиться частью клана Люблянских. Я искренне любила их всех. Недосягаемую, безупречную маму – Артемиду Люблянскую. Сестёр, таких же безупречных и недосягаемых. Всегда занятого, не склонного к сантиментам, обладающего феноменальной памятью и талантом рассказчика отца. Но находиться с ними на одной территории после многих лет вольготной, самостоятельной жизни в Италии, пусть и под присмотром третьих лиц, меня не прельщало.
Артемида Люблянская вздыхала, соглашаясь с моим решением, втайне радуясь. Чем дальше её неказистое, неудавшееся дитя находилось от сверкающего бомонда – тем спокойней. Папа покладисто считал, чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не курило. С моей-то астмой! Требуется чаду квартирка на берегу Тирренского моря и учёба в Риме – значит, будет ему вид на море и жильё в районе Трастевере в Риме.
Всё изменилось в один день, когда я узнала о болезни бабушки со стороны мамы. Прохорова Зинаида Николаевна – милейшая старушка, с оптимистичным взглядом на жизнь, учившая меня не унывать в любой ситуации. В свои восемьдесят лет она с живым интересом узнавала новое, будь то национальные блюда или исторические факты. Носила шляпки и яркие шейные платки. Напропалую флиртовала с мужчинами от восемнадцати до ста двух лет. Она была моим кумиром с того дня, когда я впервые попала в её мастерскую в театре кукол.
Бабушка Зина до последнего дня курила сигареты в длинном мундштуке и ярко красила губы. Каждый её приезд в Италию превращался в незабываемое приключение. Её приход в больницу, когда она навещала меня в детстве, всегда был праздником. А приглашение в гости в комнату в коммунальной квартире – сказкой. Куклы, каждая со своим характером, истории из театральной и закулисной жизни, которые я обожала слушать. Россыпи пуговиц, лоскутки ткани и запах краски. Всё это было миром Зинаиды Николаевны Прохоровой и частью моего мира.
Бабушка Зина не одобряла единственную дочерь Артемиду, считая, что та погубила талант в угоду золотому тельцу. Моего отца она недолюбливала, а его нелюбовь к искусству и прагматизм считала страшным недостатком. Всё это я узнала потом, в детстве же я искренне обожала свою бабушку, любила её. Радовалась каждой возможности общения и не представляла Землю без этого чудесного, солнечного, искрящегося хорошим настроением человека. Без её причудливых шляпок, платков, которые она расписывала в стиле батик, и характерных кукол, живущих с ней бок о бок, некоторые дольше пятидесяти лет.
Онкология не щадит никого. У бабушки Зины не было шанса. Несмотря на денежные вливания Люблянских, она сгорела быстро, не переставая поправлять замотанный на манер тридцатых годов двадцатого века платок на голове, не выпуская из пальцев мундштук.
Я прилетела сразу, как узнала. Бабушка Зина лежала в частном, благоустроенном хосписе, что жутко возмутило меня.
– Полно, Фая, – рассмеялась тогда бабушка. – Здесь у меня подруги, импозантный мужчина в соседней палате, правда, не ходячий, но это не такой и недостаток для интересного человека, – она благодушно махнула высохшей продолговатой музыкальной кистью. – Что мне делать в поместье Артемиды? Меня там убьёт атмосфера раньше, чем чёртов рак здесь.
Чёртов рак убил бабушку Зину через три месяца после моего приезда и четыре с того дня, как поставили диагноз. Перед смертью она с помощью зятя продала свою комнату в коммуналке, купила однушку на окраине города и завещала квартиру мне.
Я искренне не понимала жеста, но пообещала обязательно вступить в наследство. Артемиду бабушка Зина заставила поклясться страшной клятвой, что она не станет претендовать на квартиру. Мама понимала в происходящем меньше меня, но клятву послушно произнесла и впоследствии на наследуемое недвижимое имущество не покушалась. Думаю, она забыла о квартире до того дня, когда я объявила, что убираюсь из «родового гнезда» Люблянских. Незначительное имущество, не стоящая внимания однушка на окраине города.
– Милая, мне восемьдесят лет, считается, что я в глубоком маразме, – смеялась бабушка Зина на моё удивление на грани возмущения. Попробуйте спокойно обсуждать вопросы наследования с любимой, ещё живой бабушкой! – Считай это моим капризом. Именно тебе, единственному нормальному человеку в этом семействе, может понадобиться свой угол.
– У меня есть угол, бабушка.
И это была чистая правда. В доме родителей под мои комнаты отвели целое крыло. У меня была не только своя спальня, гостиная, ванная комната – с ванной, где можно проводить чемпионат мира по синхронному плаванию, – но и отдельный выход в живописный сад.
– Считай прихотью старой маразматички, – смеялась бабушка Зина, и я согласилась, хотя и имела все основания сомневаться в её старческом и любом другом маразме.
Тогда, после смерти бабушки, в мою жизнь и вошёл Вальдемар. Наверное, мы никогда по-настоящему не готовы к смерти дорогих нам людей. Сколько бы я ни уговаривала себя, ни понимала, что конец неминуем, принять уход бабушки Зины было невыносимо. Наверное, и по сей день, я не смирилась с ним.
Хоронили Зинаиду Николаевну в тёплый, весенний, абсолютно безветренный день. До того дня я не ведала, как много людей знали и любили её. Некоторых стариков привозили взрослые дети, внуки и все они могли рассказать какой-нибудь случай, связанный с бабушкой. Помянуть тёплым словом, среди которых не слышалось прилагательных: «блистательная», «выдающаяся», «восхитительная». В простых, житейских воспоминаниях было столько света, тепла, яркости, что мне всё время казалось, вот-вот появится бабушка Зина, встряхнёт ярким платком, поправит шляпку, улыбнётся и поинтересуется, с какой целью собрались все эти милые люди.
Забившись в угол дивана в доме родителей, я безудержно рыдала, не замечая, как рядом со мной присел молодой человек, услужливо подаёт мне салфетки и позволяет утыкаться сопливым носом в костюм фирмы Китон, стоимостью не меньше полумиллиона рублей. Я ревела и ревела, а молодой человек, вернее сказать, мужчина, деликатно придерживал меня за плечи и шептал слова утешения. Скорее всего дежурные, принятые для таких случаев фразы, я не слышала ничего, кроме шума в голове и собственных громких всхлипываний.
Артемида извинялась за моё поведение, мужчина одобрительно жал ей руку, понимающе кивал в мою сторону, давая понять – он соболезнует, разделяет, понимает.
Через несколько дней он появился снова, на этот раз я не ревела, как белуга, хоть кончик носа и опухшие глаза выдавали меня. Мне нужно было отправиться в комнату, некогда принадлежавшую бабушке. Соседи бережно сложили в коробки вещи бабушки Зины – в основном кукол, старые виниловые пластинки, фотоальбомы.