Большинство критиков, кто дожил до 1905 и 1917 годов и пережил их, писали о Достоевском как о пророке русской революции, провидце и отгадчике ее диалектики и метафизики.

«Всё сбылось по Достоевскому»², – утверждал в своей знаменитой статье 1921 года «Достоевский и революция» Валериан Переверзев, имея в виду все обстоятельства и последствия Октября, его механику, психологию и анатомию.

Но только ли обстоятельства революции сбылись по Достоевскому? Что в этом высказывании ключевое слово? Местоимение «всё» или глагол «сбылось»? Осмелюсь предположить, что всё же местоимение. И тогда резонно озадачиться вопросом: что еще, кроме событий революции, включает в себя это загадочное «всё»?

«Можно сказать, – писал Переверзев, – что вся современная художественная литература идет по стопам Достоевского, как литература классическая шла по стопам Пушкина. Достоевский – всё еще современный писатель; современность еще не изжила тех проблем, которые решаются в творчестве этого писателя»³.

Критик, как можно судить теперь, был абсолютно прав. Но только ли вся современная литература, то есть литература XX века, пошла по стопам Достоевского? Смею предложить некий гипотетический сюжет относительно «стоп» Достоевского: конечно, по стопам Достоевского пошла далеко не только литература.

…Жизнь царей, королей, императоров, особ королевской крови, персон, принадлежащих к монархическим домам, и лиц, тесно с ними связанных, привлекала неизменное внимание не только их подданных, но и жителей соседних и дальних государств – собственно, всех тех, кого волнуют магия верховной власти, тайны престолонаследия, мистика судьба самодержцев, их родных и близких. Образ жизни, привычки, ритуалы, границы дозволенного и недозволенного, дворцовые интриги, риски и привилегии, устой жизни монарха, его личное и семейное существование, державное правление, победы и поражения – все это всегда вызывало жгучий интерес и у обывателей, и у историков, и у художников, и у кинематографистов – как только родилась эта новая отрасль.

Пройти мимо судеб персон, отмеченных печатью власти и славы, не могли ни литература, ни живопись, ни тем более кинематограф, для которого историко-биографические, полуфантастические или даже карикатурные сюжеты о монархах и их окружении всегда были огромным соблазном. При этом царствующих персон в зависимости от политических, идеологических, эстетических задач могли идеализировать либо, напротив, порочить, возвышать, либо унижать и чернить, превращая исторический образ в мифологический, сакральное в нем – в профанное и приблизительное.

С первых месяцев своего существования новорожденный кинематограф обратил свой взор (свои камеры) на правящую династию Романовых, на царскую семью. «Живая фотография», как поначалу именовался кинематограф, должна была впечатлить и «актеров», и «зрителей», вдохновить и снимавших, и снимающихся. В стремлении запечатлеть всероссийскую грандиозность кинематограф осознал в первую очередь все преимущества контактов с властью и стал снимать встречи монархов, первое семейство империи, Их Величеств и Их Высочеств, которые (особенно дамы), увидев себя на экране, благосклонно и милостиво отнеслись к новым изобразительным возможностям.