Стогомёт

Сено хранилось, свёрнутое в большие рулоны, их складывали осенью в сеновал. Или привозили «рассыпное», которое разгружали вилами в стог.

У нашего папы был трактор по имени Стогомёт. Это слово вполне пригодилось бы для клички какого-нибудь дракона. Трактор на самом деле был похож на зубастое чудовище с огромной стальной челюстью впереди – верхний ряд зубов поменьше и покороче, а нижний – с длинными толстыми клыками. Вилы – как зубы…

Громко рыча и громыхая своей разинутой на ходу пастью, останавливался Стогомёт возле заднего двора дома. Наш папа, укротитель трактора-дракона, приезжал на нём с работы на обед. А мы тем временем устраивались на блестящих зубах Стогомёта, воображая себя принцессами – спортсменками по художественной гимнастике.

Какие только номера не придумывали мы тогда. Можно переступать осторожно с зуба на зуб, стараясь не соскользнуть с их гладкой, отполированной до блеска поверхности. Можно повиснуть между двумя вилами вниз, ухватившись за них руками. Или просто смотреть на них и удивляться, как время и труд стёрли рыжую заводскую краску с зубов, доведя их до зеркального блеска.

Коровы

Коровы для меня – это воплощение всего самого женского, материнского, тёплого, живого… С коровами женщины встречаются в селе чаще всего и наиболее близко. Каждое утро, когда сочное розовое солнце только встаёт на горизонте, заливая первыми лучами своими сонное синее летнее небо, стоит в воздухе влажная, пронизывающая тело прохлада. Запах мокрой от росы травы приносит ветер из степи. Холмы ещё дремлют, окутанные летним туманом. То тут, то там слышны издалека щелчки бичей, лай собак, ворчание кур. Соседка тоже вышла во двор доить коров. Несёт с собой низенький стульчик, тряпку и ведро.

Когда будишь коров утром, они нехотя поднимаются, встав сначала на хрупкие свои коленки, покачиваясь всем своим тяжёлым телом и поворачивая головы, тяжело вздыхая и шевеля большими ушами. И бока у них ещё тёплые. Кажется, им ещё не хочется вставать так рано, так же, как и тебе. Корова-подружка, такова твоя доля. Хорошая моя. Стой, моя милая. Сейчас подою тебя и отпущу на волю… Знаешь ты мои печали, знаешь мои слёзы, мои думки, мои радости.

Др-ри-инь, др-ри-инь, др-ри-инь… Звук первых струек молока, звенящих по дну ведра. Прыск-прыск. Это короткие струйки. Когда не успеваешь хорошо ухватиться за соски, молоко не бежит. Надо охватить их всей ладонью, одновременно потягивая вниз. Постепенно молоко прибывает с большей силой. Удобно доить, прислонившись лбом к тёплому коровьему пузу. Чувствуешь её тепло, короткие шелковистые волосы, пахнущие пылью, полынью, травой и сухим навозом.

Вечером, когда заходящее солнце опаляет всю западную часть неба своим ярким жёлто-оранжевым пламенем и коровы возвращаются из табуна, ты встречаешь их у колодца, напоив водой. Пустое ведро, прицепленное к столбу журавля, так и хочет вырваться из рук и устремиться вверх под давлением металлического груза на другом конце бревна. Коровы жадно пьют воду из «корыта» – разрезанной вдоль резиновой шины от большого тракторного баллона. Вода попадает в ноздри, но они всё равно продолжают пить. Потом отходят, отфыркиваясь, и идут на своё место. Ты привязываешь их на ночь, накинув верёвочную восьмёрку на рога.

У коров самые красивые глаза – круглые, большие, с длинными пушистыми ресницами. Казалось, в них спрятана вся их женская душа. Именно женская, мудрая и ранимая, порой пугливая.

Когда летом возле них кружили колючие «бзыки», они раздраженно вздрагивали всей кожей и дёргали копытами, стараясь отогнать назойливых насекомых. Невозможно было их тогда доить. Ведь ты сидишь на маленьком стульчике под самым выменем, и в любой момент она может лягнуть тебя вместе с твоим ведром или огреть по лицу хвостом. Хвост – пушистая метёлка из жестких волос. Берегись, когда доишь корову. Надо вовремя уклониться от удара и строго сказать: «Стой!» Казалось, коровы понимали эти окрики. И терпеливо стояли, жуя невозмутимо свою жвачку, обметая себя то с одной, то с другой стороны хвостом.

Вот уже полное ведро. Сверху – пушистая пенка. Кто любит парное молоко? Оно тёплое, свежее, пахнет коровой. И плавают в нём ещё соринки, упавшие в ведро с беспокойного хвоста.

В летней кухне ждёт уже баба возле собранного сепаратора. Словно невесту, собирает его баба каждый вечер, в неизменном ритуале, повязывая большую пластмассовую чашу-голову марлевой косынкой. Стойко стоит он, вытянув в стороны руки-трубки, из которых потом будут течь молочные ручейки. Неизменно встаёт он каждый вечер на низенькой скамейке, покрытой пёстрой клеёнкой. На клеёнке нарисованы арбузы и ананасы. А под скамейкой, устланной клеёнкой с таким весьма экзотичным для нашей степной зоны дизайном, стоят вёдра с помоями для свиней и обратом для телят. «Обрат» – это перекрученное через сепаратор молоко.

Сепаратор был у нас сначала ручной. Синего цвета – корпус. Надо было его крутить вручную. Возможно, из-за малого числа оборотов сметана получалась жидкая. Но наша баба, казалось, как раз такую и хотела сметану, она была с кислинкой. Не сметану, точнее. А сливки. Такие они были жидкие. Когда сливки немного постоят в холодильнике, они загустевают и превращаются в сметану. Сметана была нашей «Нутеллой», хлеб со сметаной, обсыпанной сахаром. Настоящее лакомство.

Может быть, поэтому и любили мы коров? Ведь они давали нам молоко. А мы делали из него уже и сметану, и масло, и творог, и кефир. Только вот сепаратор не любили мыть. Очень уж много там было металлических тарелочек. Штук сорок, наверное. Мы же ведь их даже считали тогда.