На маяке работали посменно Антон Андреевич и дядя Миша. Антон Андреевич жил в городе и приезжал на смены, а дядя Миша жил здесь же, в хлипком домике около маяка, и к нему летом приехал сын с женой и двумя детьми. Они в хлипком домике жить не стали. Поставили в огороде большую синюю палатку, рядом соорудили под навесом стол, и получилась у них почти дикая жизнь. Палатка, навес, столик, высокий дяди-Мишин сын Сергей и его жена Настя, костлявый Никита и грациозная Даша – все это называлось Роговы.

Бабушке Роговы нравились, особенно тетя Настя. Но за Соню она беспокоилась: как бы Роговы-дети не обидели молчаливую девочку, очень уж были непосредственны.

Встретились вчера на берегу, познакомились. Соня сама начала разговор, расспрашивала про палатку и про родителей. А когда Никита спросил про ее маму-папу, вдруг начала сочинять.

Врала Соня, первый раз в жизни врала, и так вдохновенно! У отца-капитана куртка белая, аж глаза слепит, фуражка, а на ней золотые якоря. А корабль – огромный! До неба! И белый, конечно. Мама? О, мама… Мама, как солнечный шторм, вся в огне и в золоте, сама – огонь и золото, и скоро приедет за Соней, и свой театр с собой привезет.

Наврала с три короба, испугалась и чуть не бросилась бежать.

Конечно, все откроется. Никита и Даша обязательно узнают, что она не на лето приехала, а живет здесь уже долгих три года, и что мама приезжает не каждое воскресенье, и не с театром, одна. И что папа никакой не капитан, и нет его, совсем нет папы, есть только далекая страна Швеция.

Ночью Соня не спала и все думала, что не выйдет теперь никакой дружбы с Роговыми. Она тихо плакала, щеки жгло. И знала Соня, но не головой, а где-то внутри, там, где слов не бывает, знала, что все не так просто. Что работа работой и театр театром, но есть еще бабушка, которая становится совсем другой, когда приезжает мама. Соня чувствует: бабушка на маму обижена, мама в чем-то виновата – и перед бабушкой, и перед Соней. Не понимает Соня, но так любит маму, что думает: да, виновата, пусть, только приезжай и возьми меня с собой! Забери не от бабушки, я очень ее люблю, и море люблю, и деда, и я правду говорю, когда ты спрашиваешь: «Хорошо тебе здесь?» «Да», – говорю я, и мне правда ведь хорошо. Но ты забери меня, не отсюда, а к себе. Я же послушная, я самая послушная в мире, бабушка говорит, что таких послушных детей никогда не видела, я не буду тебе мешать. Забери меня, и я никогда больше не стану врать. Забери меня.

Если бабушка разрешит.

Ни Даша, ни Никита Роговы ничего не узнали про Сонину ложь. Не приехали театр и Сонина мама, ну и что? Они и не заметили. Роговы ходили в горы, ездили в заповедник, в кино и музеи. Соня провожала их с берега тайком. Потом брала сломанную дедушкину удочку без лески, садилась на выбеленную солью и солнцем корягу у самой воды и ловила рыбу. Она часто так играла. Это была хорошая игра, особенно, когда грустно. Так ее и застала приехавшая среди недели мама.

– А тебе не жалко рыбу ловить? – спросила мама после объятий и поцелуев.

– Мама, я же не по-настоящему ловлю, – серьезно сказала Соня, – я так играю.

И Соня заметила, как мама вздрогнула, но не всем телом, а будто только лицом.

Дед шумно обрадовался. Бабушка хмуро, быстро поцеловала Катю: с приездом.

Обедали: рис, рыба, салат. Пили чай: Катя привезла огромный торт. Потом пошли на улицу. Бабушка никогда не ходила гулять – только когда приезжала Катя. И Соня совсем недавно заметила, что бабушка будто боится оставить их вдвоем: Катю и Соню, дочку и внучку.

Гуляли мало, бабушке тяжело по песку. Бабушка Аня рассказывала про то, как ходили в храм, который восстановили в поселке. Катя – про свой театр, как ездили на фестиваль и выступали в детских домах. Соня – про Никиту, про Дашу, про их палатку и про то, как играли в саду. Слова лились и лились из Сони, словно солнце из дыры в штормовых тучах.