– Далеко ведь…
– А ты, Дуся, молчи лучше, – цыкнул Васька.
И Кабанчик начал раздеваться. Медленно и как-то по-девчачьи, через рукава, стянул футболку. Тело у него было розовое от загара, толстое, даже колыхалось, пока он к морю шел. Шорты Кабанчик у самой воды снял. Поежился, хотя день был в разгаре и жарко.
Зашел в море по пояс и поплыл. Спокойно так плыл, не торопясь. Ну и правильно. Когда плыть долго, то нельзя торопиться. И можно же отдыхать – раскинуть руки и ноги звездой и лежать на воде. Мы молчали. Только Жека сказал один раз:
– Плакали твои денюжки, Васьк. Доплывет.
Васька отвесил ему фофан. Дурка хихикнул, Лёвка следом, он вечно все за другими повторяет.
Кабанчик превратился в маленькую точку. Мне казалось, я вижу ее, темную и далекую. Вон же она, качается на волнах. Уже дальше грота. И в стороне. Или это мне мерещится?
И вдруг Кира как завизжит:
– За ним давайте! Чего вы стоите!
Васька и Жека бросились в лодку, пошли быстро. Васька греб без остановки, только мускулы на спине ходуном ходили. Мы видели, как они начали нырять по очереди там, где последний раз видели голову Кабанчика. Потом сместились чуть дальше. Потом еще.
– Надо взрослых позвать, – сказал Дурка и сам развернулся, побежал к конторе рыбачьей артели.
Кабанчика нашли только к вечеру. На пляже уже собрался весь поселок. Гудели, гадали, охали, кто-то заплакал… У Киры застыло лицо.
Кабанчика положили на теплый песок.
Тетка Кабанчика протолкалась сквозь толпу, упала рядом с ним на колени и заголосила:
– Миша! Миша, Мишенька, кровинушка моя! Касатик мой, да зачем же ты в эту воду окаянную полез, дитятко мое!
Я как-то отрешенно подумал, что вот теперь знаю: Кабанчика звали Мишей. А еще увидел, что у его тетки синие губы.
– Вот курва, – сплюнул вдруг Васька. – Голосит как… Всю жизнь его дубасила почем зря, а теперь…
Про «дубасила» мы не знали, Кабанчик никогда не жаловался на такое. Но Васька был его соседом, может он видел чего. Я посмотрел на него, а он отвел глаза, сплюнул и затесался в толпе. Наверное, вспомнил, что третье желание было его.
Я каждый день зачем-то стал ходить мимо Синюхиного дома и смотреть на сваленные абрикосы. Сам не знаю зачем. Три дня они так просто лежали. Ветки сохли на солнце, листья желтели. Абрикосины рассы́пались далеко по улице. На них наступали, и на асфальте оставались темные пятна. На запах раздавленных абрикосин слетались осы. Потом деревья распилили и увезли куда-то. Наверное, Синюха ими баню топить собиралась.
Мы так никогда и не узнали, откуда тот ящик взялся на нашем берегу. Ясно, его море выбросило. Но как он в море оказался? И правда ли Синюха была бабкой Кабанчика?