– Любимая моя БГ, самая-самая любимая!
На телефоне горело: «3 новых сообщения, 2 пропущенных вызова». Я не стану смотреть, кто звонил. И сообщения читать не буду. Мама принесла мне чай с клубничным вареньем и почитала на ночь. Я люблю, как мама читает вслух, и когда болею, то всегда прошу ее почитать. Потом она поцеловала меня и ушла спать. Я лежала в темноте, укутавшись в одеяло до самого подбородка, смотрела в окно и думала. Вот бы утро никогда не наступало. Утром надо будет идти в школу. Как мне в нее идти? Даже когда я пукнула тогда у доски, было не так страшно. Да и сейчас не страшно. Я просто не могу. Не могу туда пойти. Я попрошу маму, и она переведет меня в другую школу. Не знаю в какую. В любую другую.
Но с Леркой можно встретиться и во дворе, мы же рядом живем.
И с Данилом тоже.
Я не выдержала и открыла эсэмэски. Две из них были от Данила. «Ты где?» и «С тобой все в порядке? Возьми трубку!». А одна от Лерки. «Чего ты распсиховалась-то? Шуток не понимаешь?» Я не стала отвечать ни ей, ни ему. Мне вдруг показалось, что они это все спланировали, когда стояли на балконе и разговаривали.
Среди ночи я проснулась. Лежала и смотрела в потолок. У меня на потолке выложено созвездие Большой Медведицы из таких звездочек, которые светятся в темноте. Красиво.
Я лежала, смотрела на Большую Медведицу и думала, что Данил не мог меня держать. Ну, не мог он! Я вспоминала о его листьях и о том, что он носит разные перчатки, потому что в каждой паре потерял по одной еще в начале осени и его мама рассердилась и сказала, что не будет покупать третью пару, а он сказал – подумаешь, так даже веселее. Перчатки похожие, с одинаковым норвежским узором, только одна серая, а другая коричневая. И все думают, будто так и надо, будто так модно. Все потому, что Данил надевает их с невозмутимым видом. И еще я вспоминала, как он срывал для меня сосульки – «самое безглютеновое мороженое». Еще мы с ним собирали в парке семена лип, круглые такие шарики, собирали и ели. Они вкусные, особенно в марте, когда уже падают с веток на снег…
Он не мог. Лерка могла, а он – нет.
Я таращусь в потолок и пытаюсь вспомнить, когда видела его в последний раз. Наверное, на балконе, когда он разговаривал с Леркой. Может, она его закрыла там? Случайно. Или специально. Я пытаюсь восстановить события вечера. Вот они танцуют, вот стоят на балконе, холодно, а они стоят, раздетые, я хочу выйти к ним, но угадываю слово в «Крокодиле», мы с Настей уходим в коридор загадывать новое, я показываю эти «средние века», и Рома угадывает, потом вносят торт со свечками… А кто его вносит? Я не помню. Где был Данил, когда торт вносили? Не помню!
Почему я не помню?!
Я же всегда ищу его глазами! Мы с ним даже умеем разговаривать взглядами, без слов, Лерка всегда бесится из-за этого.
Я снова включаю телефон, читаю его эсэмэски. Он был на балконе. Его закрыли. Все время гремела музыка, и даже если он стучал, его никто не услышал. Он бы спас меня.
И даже если это не так, я хочу, чтобы было так.
Утром мама не разбудила меня, и я поняла, что она решила устроить мне выходной. А может, она уже ищет новую школу. Я снова подумала про Данила. Могло ведь быть и так, что ему позвонили. Его мама, например. И он вышел в подъезд, потому что музыка играла громко. И тогда это все случилось. А пока я сидела в туалете, он, наоборот, зашел в квартиру. Увидел, что меня нет, и набрал первую эсэмэску: «Ты где?» Потом ему, наверное, рассказали, что случилось, и тогда он начал звонить. Я не взяла трубку, и он написал вторую эсэмэску.
Еще я думала про свои ботинки. Они мне очень нравились и были совсем новые. Мне их только в октябре купили. Странно, что мама вчера ничего не сказала про них. Пусть Лерка теперь приносит. Сама я к ней ни за что не пойду.
Я лежала и слушала, как мама разговаривает с папой, как они гремят посудой и потом папа уходит на работу. Мама закрывает за ним, но в дверь тут же звонят. Наверное, папа забыл что-нибудь. Но это не папа.
– Здравствуйте, а Галя уже ушла?
– Нет, – мамин голос холоднее льда. – Галя не пойдет сегодня в школу.
– А… а можно мне с ней поговорить?
Я сжалась под одеялом. «Нет, мама, нет, не пускай его, пожалуйста, не надо, не пускай! Скажи, что меня нет, что я в больнице, в реанимации, скажи, что я умерла!» Но мама его пустила.