Одиль и Эльза как сумасшедшие заливались смехом.
Механик, вытирая руки о черную тряпку, сказал, что с нас 172 франка, девушки захохотали еще сильнее, Анри же сел за руль, с задумчивым видом покачал головой. Я сел рядом с ним, девушки сзади, и Анри нажал на стартер. Другого выхода не было, и даже если у нас и возникли бы рано или поздно какие-нибудь неприятности полицейского или судебного порядка, все должно было уладиться. Ведь не бросают же за решетку за 172 франка.
Но механик смотрел на все это иначе. Без сомнения, униженный беспардонными сопляками, какими мы были в его глазах, он вскочил в «баджи» и бросился вдогон. Увидев это, девушки испугались и примолкли. Я сказал, что тип-то, видать, с приветом, Анри попросил меня заткнуться, поскольку ему необходимо сосредоточиться, а дается ему это после обеда нелегко, даже если он и пил только воду. Он прибавил скорость и выехал на шоссе. Я почему-то подумал, что мы непременно попадем в какое-нибудь дорожное происшествие, и попросил Анри съехать с шоссе, чтобы объясниться с психом-механиком, севшим нам на хвост. Анри, пожав плечами, еще раз попросил меня заткнуться.
«Баджи» гнался за нами до туннеля Сен-Клу. Там движение замедлилось, а потом нам пришлось и вовсе остановиться за огромным грузовиком. Поскольку я предпочитаю смотреть своим врагам в лицо, а механик, как я полагал, непременно доберется до нас — что сейчас не составляет для него труда, — и непременно забарабанит в наше ветровое стекло, я открыл дверцу и выставил ногу.
Нагнувшись, чтобы выйти, я услышал крик Одиль: «Осторожно!», справа от меня кто-то резко затормозил, меня ударило по ногам, я упал — и все погрузилось в темноту.
В голове только и успело мелькнуть: «Решительно, ничего не скажешь».
XII
Половина десятого вечера. Я только что из больницы Амбруаза Паре (автобус, метро, поезд). Одна в квартире, телевизор смотреть не хочется, есть тоже.
Я было забыла запах больницы — смесь эфира и овощного бульона, а теперь вспомнила.
Вчера у туннеля Сен-Клу я испытала самый большой страх в своей жизни. Внутри все замерло: сердце перестало стучать, кровь течь, глаза видеть, органы чувств ощущать, мгновение я пребывала в мире, где не холодно и не жарко, не шумно и не тихо; высокий свод туннеля и его едкий красный свет тоже перестали быть сводом и светом, а превратились в ужасную картонную декорацию, бесстрастно обрамляющую нашу драму.
Я взглянула на Эльзу с мольбой — пусть скажет, что это неправда, но с губ моих не сорвалось ни звука.
Эрика задавил не механик, а кто-то другой. Не француз. То ли немец, то ли бельгиец — обладатель громоздкого автомобиля, громоздкой жены и двух громоздких детей. Сам он был высокий и худой, с длинными жесткими волосами и в очках. Говоря, он все время дотрагивался до волос и кончика носа. Пытался объяснить, что это не его вина, но никто его не слушал. Потрясенный Анри стоял на коленях перед Эриком, чья неподвижность и бледность приводили меня в исступление; Эльза все время приподнималась на цыпочки и визгливо повторяла с упрямым девчоночьим отчаянием:
— Да что они, сдурели там, в этой «скорой помощи»? Сдурели, что ли?
В глазах Эльзы, где одновременно царили внезапный ужас перед жизнью и желание плакать, с которым она боролась, до крови закусив губу, я читала те же вопросы, что сковали железными обручами и мои виски: возможно ли это, как это случилось, чем мы заслужили такое наказание?
Иногда Эльза подходила ко мне, хватала за руку, сильно ее сжимала, впиваясь в мою ладонь своими коротко остриженными ногтями. Мне не было больно. Я ничего не чувствовала, как ничего не чувствуешь во время кошмара, когда по пятам за тобой гонится сам Сатана. Чувствуешь лишь само состояние кошмара — бесформенного чудища, что управляет всеми твоими движениями, мешает их совершать, стирает твои ощущения, разжижает и рассасывает твои мысли.
Скрипнув шинами, подкатила и остановилась «скорая помощь». Два санитара вынесли носилки и уложили на них Эрика. Со всех сторон раздавались автомобильные гудки, слева от нас возникла полицейская машина; я спросила санитара, можно ли мне поехать с ними, но он, даже не взглянув на меня, отказал.
На носилках лежал уже не высокомерный отчужденный Эрик, в чьей холеной красоте было нечто антипатичное, а неподвижное тело с маленьким, лишенным всякого выражения лицом, утратившее обычные человеческие функции — говорить, мыслить, видеть, двигаться. Ну почему я не волшебница или что-нибудь в этом роде, почему не обладаю сверхъестественной силой! Мне так хотелось бы наклониться к нему, поцелуем или лаской открыть ему глаза и волшебным словом прогнать беду.
Анри, Эльза и водитель слушали объяснения полицейского. Он указывал им, куда следует ехать.
Несмотря на духоту и жару туннеля, Анри был бел как полотно. Когда Эрика увозили, он проследил за скрывшейся среди других машин «скорой помощью». В его взгляде было то же, что во взгляде Эльзы и наверняка в моем — удвоенное ужасом неверие.