— Увидите. Он очень большой.

Она понемногу придвигалась ко мне, а в Манте закрыла глаза. Дождь прекратился. Одиль шепнула мне на ухо:

— Ты не очень обижен на меня за вчерашнее?

— Нет.

— Я вела себя глупо, но больше не буду.

— Ты вела себя не глупо. Ты была свободна в выборе… Может, ты и права.

Одиль открыла глаза и чуть отпрянула.

— Я не о том, а о своих словах о Франсуазе… Франсуазе и тебе.

Я приложил указательный палец правой руки к губам, Одиль улыбнулась, затем опустила мне на плечо ладонь и спросила, можно ли опустить и голову — ей хочется спать. Я ответил «да», она так и сделала.

Послышался голос Эльзы:

— Так странно, все вместе, на шоссе… Хорошо, да?

Анри не ответил, целиком уйдя в управление машиной, я кивнул, но Эльза этого не увидела, а Одиль уже в полудреме издала какой-то жалостный звук, похожий на ответ Эльзе. Погода разгулялась, солнечные лучи посверкивали на кузовах машин, мы ехали вдоль ослепительно зеленых лужаек, перелесков и ложбинок.

Одиль, как младенец, сжала кулачки. Я дотронулся до одного, он раскрылся. Я понял, что она не спит. Не спит по-настоящему.

Неподалеку от, Шофур-ле-Боньер мотор забарахлил. Было около трех дня. Анри и Эльза обменялись тревожными взглядами.

— Что будем делать? — спросил меня Анри.

— Нужно остановиться, найти мастерскую.

Пока механик осматривал машину, мы пообедали на террасе кафе. Анри пил воду. Я пил то же самое, и это служило ему утешением в его муках. Зато наши спутницы еще до десерта опустошили графин белого вина, заказали второй, объявив, что не утолили жажды, так что пришлось пригрозить им взбучкой, не то они завершили бы обед бутылкой кальвадоса.

Терраса была отгорожена от шоссе зелеными насаждениями, столы накрыты белыми скатертями. Все вместе обошлось нам в 256 франков; на механика не осталось ни сантима. Слегка встревоженные, мы отправились к нему.

Это был невысокий смуглокожий человек, широкий в плечах. Анри подошел к нему и спросил:

— Ну что, дружище, хорошо поработал?