— Конечно. Кое-что осталось в заграничных банках, кое-что припрятал на черный день. И не в бумажках, а, надо полагать, — в золоте, в драгоценностях. Дубов и сейчас богат. Не зря же он так тревожится за свои шкатулки.
Прошло недели две. Однажды после обеда Дубов сказал:
— Приглашаю всех к моей палатке.
Вскоре все собрались в тени березы возле палатки Дубова.
— Борис Михайлович, — обратился Андрей Матвеевич к отцу, — поделитесь своими соображениями… то, о чем мы с вами толковали.
— Господа! — начал отец. — Начинается август, близится осень. А там недалеко и зима с морозами, вьюгами. Нам надо подумать о зимовке, о жилье более надежном и удобном, чем палатки.
— Я так и знал, что не приведет к добру эта затея с пещерной жизнью! Робинзоны двадцатого века! — вспылил Георгий.
— Замолчи, сынок! — прикрикнул Дубов. — Не твоего ума дело, а критиковать вы все мастера.
— Наше предложение — мое и Андрея Матвеевича, — продолжал отец, — не теряя времени, приступить к сооружению жилого дома, хозяйственных построек. Лес, камни, глина рядом, инструмент у нас есть.
— Строить кто будет? — осведомился Николай.
— Конечно, мы сами, кто же еще? Плотников, каменщиков, маляров неоткуда приглашать, — твердо ответил отец. — Второй вопрос — о продовольствии. Мяса, рыбы, ягод и грибов у нас достаточно. Чаю, сахару, кофе хватит надолго. Слабое место у нас — хлеб. Если уменьшить паек, экономить, — до будущего лета, может, дотянем.
— Хватит и хлеба! — воскликнул Георгий. — До весны хватит, а там уедем, не вечно же здесь жить. Да и надо ли зимовать? Может быть, положение на фронте уже изменилось?
— Значит, ты предлагаешь в город возвращаться? Так и так, мол, господа большевики, прибыли в ваше распоряжение? «Здравствуйте!» — скажут чекисты. И — в подвал! Не желаю! — и Дубов, рассердившись, приказал — Завтра с утра за работу! Распоряжается инженер Кудрявцев, работать всем, кроме детей, Ирины Алексеевны и моей старухи.
— Я что ж… — пролепетала Клавдия Никитична, — чем-нибудь и я помогу… Фому на кухне могу заменить…
— Ладно! Мне бы лодырей моих приструнить, о тебе меньше всего разговоров, — сердито отозвался Дубов и пошел в свою палатку.
Наутро, проснувшись, я услышал стук топоров, лязг и звон железа, скрежет точила. Мелодично позванивала пила. Отец, Ахмет и Фома Кузьмич готовили инструменты.
— Ну, каряя! — доносился голос Марфуги, погонявшей лошадей, на которых подвозили срубленные и очищенные от сучьев деревья.
Вскочив с постели, я вышел из палатки. Солнце не выглянуло еще над гребнем горы. Над озером стлался легкий туман. В ближней роще стучали топоры, трещали, падая, деревья.
Вскоре собрались все завтракать. За столом у нас новшество: впервые все кушали вместе — хозяева и работники, господа и слуги. Так, с утверждения Дубова, распорядился отец. Ахмет и Марфуга, никогда в жизни до этого случая не сидевшие за столом с господами, стеснялись. Фома Кузьмич восседал спокойный и важный: за свою жизнь он видел многое.
Рисней накинул на сорочку френч, забыв о галстуке. Он трудился в перчатках и сохранил руки в свежести. Холеное лицо его порозовело. Хуже всех работал и больше всех измаялся Николай. Хмуро разглядывая мозоли на ладонях, молчал Георгий. Гимнастерку он надел простенькую, с защитными, вшитыми наглухо погонами. Папа работал без пиджака, засученные рукава сорочки обнажали мускулистые руки. Дубов был в поношенном пиджаке, в мягких туфлях. Отдуваясь, он отирал пот с раскрасневшегося лица. Глава семьи Дубовых принимал деятельное участие в работе. Богатый горнопромышленник владел топором мастерски, это искусство он изучил еще в молодости.