– Что-то не понимаю, к чему ты клонишь.

– Если хочешь знать, весь Неаполь хохочет над нашей с Альфонсо встречей.

– Представить себе не могу, о чем ты.

– Если сам не можешь, я помогу. Возьми и читай, – она указывает на исписанные листки. – Сочинение, правда, на неаполитанском диалекте, но ты ведь с ним знаком? Заодно попрактикуешься – это невредно тому, кто собирается стать королем Неаполя.

Чезаре берет стихи и, прочитав половину, восклицает:

– Что за ерунда?

– Конечно, ерунда, но она касается меня.

– А тебя и коснуться нельзя, да? То ты жалуешься, что тебя используют как пешку в чужой игре, то встаешь на дыбы, когда тебе предоставляют свободный выбор. И так и так мы с отцом оказываемся какими-то злодеями.

– Да уж, ты прав, я привередливая особа. Но давай-ка немного повспоминаем. Я была еще совсем несмышленой девчонкой, когда вы потрудились подобрать для меня двух каких-то испанских грандов…

– Заметь, двух. Тут тоже речь шла о выборе – не подойдет один, можно остановиться на другом…

– А потом решили, что оба плохи, и дали им отставку. Вам показалось, что предпочтительней кто-нибудь из Сфорца. И мне пришлось выйти за него, нелюбимого Джованни, замуж. О, я изо всех сил старалась быть хорошей женой. Четыре года мы жили душа в душу и дожили до чего-то вроде взаимного чувства. Тут до вас дошло, что он не совсем то, что надо, – и кончен бал. Наконец, происходит, выражаясь высокопарно, встреча двух любящих сердец, но оказывается на поверку всего лишь постановочным эпизодом в сочиненной вами пьесе, а мы с Альфонсо – статистами. Ничто в моей жизни не происходит само по себе: всюду вы, вы!

– В конце концов, это невыносимо! Нет времени выслушивать твои причитания! Увидимся, когда немного успокоишься. До встречи.

Чезаре уходит. Через несколько минут появляется Альфонсо, садится рядом с Лукрецией и, помолчав, произносит:

– Я всё слышал. Прости меня за то, что я наговорил.

– У тебя были кое-какие основания. Но, черт возьми, что за люди! Им лишь бы жар чужими руками загребать. И если бы только руками!

– Как же нам теперь себя вести? – и, не ожидая ответа, Альфонсо добавляет: – Я не могу без тебя жить. Я тебя люблю.

– Я тоже. Просто обожаю. Даже когда тебя нет рядом, ты каждую минуту со мной: когда сплю, когда прогуливаюсь, когда ем. Особенно когда ем: тогда я хочу съесть тебя – и чтобы ты меня съел.

– А что, отличная идея: я – твоя еда, ты – моя. Никогда не будем голодными и вовеки не пресытимся.

Она возвращается к прежней теме:

– Как это больно – ни на грош не доверять ни родному брату, ни собственному отцу. Только вспомнить, какие речи вел в консистории этот человек, называющий себя наместником Божьим! Да с такой искренней интонацией, что я, дура, поверила. Они все там просто остолбенели. «Надавим на педаль токарного станка нравственности», «Безобразию, столь долго длившемуся, приходит конец», «Пора соскрести грязь с подметок» – и так далее. А потом комиссия по проведению реформы, а потом… Как только понял, что предстоят заботы суетные и неблагодарные, мигом сменил шкуру льва на кожу хамелеона. Впрочем, для них такие мгновенные метаморфозы – дело плевое. Взял да сбросил надоевшие кардинальскую мантию и шапочку и с невиданной скоростью облачился в кольчугу и шлем военачальника. На ногах – сапоги, в руке – меч…