Вот с такими неуместными мыслями я и попал в гостиную, поразившую меня своей скромностью, нет, не скромностью даже, а простотой. Кабинет того же Стеннерта смотрелся куда как солиднее и я бы сказал, богаче.

— Здравствуйте, господин Миллер! — Кройхт широко улыбнулся. По-доброму так улыбнулся, можно даже сказать, что искренне.

Я поприветствовал Кройхта, тот пригласил меня присесть в кресло возле низенького столика, сам уселся в другое.

— Итак, господин Миллер, — начал Кройхт, — как вы уже поняли, вчера в библиотеке была проверка, и вы ее успешно прошли. Конечно же, все ваши рекомендации и характеристики по служебной линии я читал, но хотелось, тем не менее, составить и личное впечатление.

Очень хотелось спросить: «И как, составили?», но не стал. Слишком нахально было бы, надо же и некоторую совесть иметь, иногда хотя бы. Однако же вопрос, пусть и не был произнесен вслух, явственно повис в воздухе, поэтому Кройхт и ответил:

— Составил, Федор Михайлович, составил.

И ответил, мать его, на чистом русском языке. Надо полагать, лицо мое напоминало всем известную картину никому не известного автора «Приплыли!», потому что Кройхт (да он, блин, такой же Кройхт, как я Миллер!), улыбнулся во всю ширину лица, громко хлопнул в ладони и сделал мне знак подождать. Ждать пришлось недолго. Открылась неприметная боковая дверь и та же служанка поставила на столик поднос с графином прозрачной жидкости, но явно не воды, двумя рюмками и — у меня аж слюнки потекли — тарелками с нарезанными ломтиками розоватого сала, пупырчатыми солеными огурчиками и большими ломтями черного, кажется, даже бородинского, хлеба.

— Ну что, познакомимся по-настоящему? — весело предложил Кройхт и не дожидаясь моего положительного ответа, продолжил: — Петров, Павел Андреевич.

— Кстати, Павел Андреевич, а почему Локас Кройхт? — спросил я, когда мы выпили за знакомство. Водка местная, кстати сказать, оказалась замечательной, а уж огурчики…

— Потому что «кройхт» по-имперски «камень», то же самое, что по-гречески «петр». А «локас» — «малый», как и «павел» по-латыни. Бабушка у меня верующая очень была, рассказала мне про мои имя да фамилию. С детства запомнил.

Выпили еще, на этот раз под сало с черным (бородинским, настоящим бородинским!) хлебушком.

— Вы, Федор Михайлович, сюда откуда попали? Что из России, ясно, я про время?

— Восемнадцатое июля две тысячи шестнадцатого года, — ответил я. Надо же, помню. Ну да, забудешь такое…

— И каким образом, если не секрет?

А что тут секретного? Рассказал я и про мостик на краю леса, и про знакомство с Николаем, Серегой да Алинкой, даже про дурачества с селфи не умолчал. Попутно, правда, пришлось пояснять, что такое селфи и как это вообще — фотографировать телефоном. Отметил для себя, что раз таких подробностей Петров не знает, то попал сюда намного раньше нас. Так и оказалось.

— Да, схема, в общем, стандартная — заинтересовать необъяснимым объектом, — емко подытожил Петров и чему-то усмехнулся. — А я сюда попал восьмого октября девяносто третьего. Задержался допоздна на работе, выхожу, коридор пустой, лампы через одну горят, иду и вдруг вижу дверь, которой никогда не было. Вот и зашел. Еще дверь за собой по привычке закрыл — и…

— И где оказались? Тоже в лесу?

— Ну что вы, Федор Михайлович, в каком лесу? — Петров аж поморщился. — Это вы из леса в лес попали, а я из одного коридора в другой…

В разговоре повисла пауза. Сообразив, что продолжать Павел Андреевич не очень-то и хочет, я попробовал зайти с другой стороны.

— В девяносто третьем году? Двадцать три года, значит, тут уже?