– Как?.. – потрясенно выговорила она. – Ты волшебник.

– Нет, это всего лишь фокус.

– Это волшебство.

– Что проку в таком волшебстве? Всего лишь собрал мотыльков.

– Что проку? Ты сделал мне шаль.

Она испытала благоговейный трепет. В магии, творимой Бримстоуном, не было ничего завораживающего. Это же волшебство казалось восхитительным и по форме – крылья дюжины сумеречных цветов, мягкие, как уши ягненка, – и по замыслу. Тьяго порвал ей платье, а Акива укутал ее.

– Щекотно! – засмеялась она. – Ой, нет. Ой!

– Что такое?

– Пусть улетают. – Она смеялась все сильнее, ощущая, как крошечные язычки высовываются из клювиков. – Они едят сахар.

– Сахар?

От щекотки она передернула плечами.

– Сделай так, чтобы они улетели. Пожалуйста!

Он попытался. Несколько мотыльков взвились в воздух и описали круг над ее рогами, но большинство остались на месте.

– Кажется, они влюбились, – озадаченно произнес он. – Не хотят улетать.

Одной рукой Акива осторожно смахнул парочку мотыльков с ее шеи и печально сказал:

– Представляю, что они чувствуют.

У нее сжалось сердце. Когда Акива вновь подхватил ее, мотыльки все еще покрывали ее плечи. Она обрадовалась, что Тьяго стоял к ней спиной. Зато Чиро, которую он поднял в то мгновение, удивленно смотрела на нее.

Как только Акива опустил Мадригал на землю, они взглянули друг на друга, маска в маску, карие глаза в янтарные, и между ними пробежала искра. Мадригал не знала, волшебство ли это, но большую часть мотыльков словно ветром сдуло. Сердце бешено колотилось, она сбилась с ритма, но чувствовала, что танец подходит к концу и что в любую секунду она вновь окажется рядом с Тьяго.

Акиве придется передать ее генералу.

Все ее существо противилось этому. В руках и ногах ощущалась легкость. Сейчас бы сорваться и улететь! Сердцебиение перешло в стаккато, остатки живой шали в испуге упорхнули прочь. То же самое Мадригал чувствовала перед боем: внешнее спокойствие и смятение внутри в ожидании сигнала к атаке.