Я не знала, что это значит, но сказала в ответ: “До встречи”, – и он отсалютовал мне, как тому офицеру в четверг вечером, и ушел.

Я вернулась в нашу с мужем спальню, которая теперь была только моей, а завтра станет чьей-то еще, и достала из ящика под кроватью, где лежали оставшиеся деньги, три золотые монеты. Я вспомнила, как дедушка рассказывал, что в одних культурах принято класть монеты на веки умерших, а в других – под язык. Я не могла вспомнить зачем. Но сделала то же самое: положила по монете на каждый глаз мужа и еще одну под язык. Остальные монеты я убрала к себе в сумку. Надо было отдать Фрицу наши накопленные чеки, но я забыла.

А потом я легла рядом с мужем и обняла его. Это было непросто из-за охлаждающего костюма. Я впервые была к нему так близко, впервые к нему прикасалась. Я поцеловала его в щеку, которая была холодная и гладкая, как камень. Поцеловала в губы. Поцеловала в лоб. Дотронулась до его волос, век, бровей, носа. Я долго целовала его, гладила по щекам и разговаривала с ним. Я попросила у него прощения. Сказала, что еду в Новую Британию. Сказала, что буду скучать по нему и никогда его не забуду. Сказала, что люблю его. Вспомнила, как Фриц говорил, что я была дорога ему. Я никогда не думала, что в самом деле встречу человека, который посылал моему мужу записки, но теперь это случилось.

Когда я проснулась, было темно, и я испугалась, потому что забыла поставить будильник. Но оказалось, что еще только 21:00, может, на несколько минут позже. Я приняла душ, хотя это был не водный день. Почистила зубы и положила зубную щетку в сумку. Я боялась, что если лягу, то снова засну, поэтому села на свою кровать и стала смотреть на мужа. Через несколько минут я надела на него охлаждающий шлем, чтобы голова не начала гнить, прежде чем его найдут и кремируют. Я знала, что ему это уже не нужно, что никому это уже не нужно, но не хотела представлять, как его лицо чернеет и расползается. Я никогда не проводила так много времени рядом с умершим человеком, даже с дедушкой, – тогда муж занимался кремацией вместо меня, потому что мне было слишком плохо.

В 22:20 я встала. На мне была простая черная рубашка и брюки, как велел Дэвид. Я повесила сумку на плечо. В последнюю минуту я положила туда свои документы, которые, по словам Дэвида, брать не стоило: я подумала, что они могут понадобиться, если меня остановят по дороге к берегу. Потом снова вытащила их и спрятала под подушку. Я подумала о чашке Петри с мизинчиками, которую теперь никогда не смогу унести с работы.

– Прощайте, мизинчики, – сказала я вслух. – Прощайте.

Сердце колотилось так часто, что было трудно дышать.

Я заперла квартиру в последний раз и просунула ключи под дверь.

И вот я вышла на улицу и шагала на запад, почти как двое суток назад. Луна светила так ярко, что, даже когда лучи прожекторов повернули в сторону, я по-прежнему видела, куда иду. Дэвид сказал, что после 21:00 большинство Мух перенаправят в другие места – сосредоточат вокруг больниц и пошлют в густонаселенные районы, где они будут вести наблюдение в ожидании завтрашнего объявления; и действительно, я заметила только две-три Мухи, а их привычное гудение сменилось тишиной.

Я добралась до берега к 22:45, выбрала сухое место и села на землю, чтобы не расхаживать туда-сюда. Света здесь не было совсем. Даже фабрики за рекой были погружены в темноту. Единственным звуком был плеск воды, которая билась о бетонные стены набережной.

Потом я услышала едва различимый шум. Он напоминал шепот или свист ветра. А после этого увидела едва заметный кружок желтоватого света, который, казалось, парил над рекой, как птица. Вскоре он стал больше и отчетливее, и я поняла, что это маленькая деревянная лодка, какие я видела на картинках: люди переплывали на таких лодках через Пруд, когда он еще был настоящим прудом.

Я встала, и лодка причалила. В ней сидели два человека, одетые в черное, и один из них держал фонарь, который опустил, когда лодка приблизилась к берегу. Даже их глаза были закрыты тонкой черной сеткой, и я почти не могла разглядеть их в слабом свете.

– Кобра? – спросил один из них.

– Мангуст, – ответила я.

Говоривший протянул мне руку, я шагнула в лодку, которая закачалась под моими ногами, и я испугалась, что упаду за борт.

– Сидите здесь, – сказал он и помог мне втиснуться между ним и вторым гребцом, и когда я присела и съежилась, стараясь занимать как можно меньше места, они накрыли меня брезентом. – И чтобы ни звука, – сказал он, и я кивнула, хотя он все равно не смог бы это увидеть. А потом лодка отчалила, и я слышала только плеск весел, рассекающих воду, и дыхание гребцов.

Когда Дэвид сказал, что не будет встречаться со мной на берегу, я спросила, как я пойму, что люди, которые пришли за мной, именно те, кого я жду. “Ты поймешь, – сказал он. – В это время на берегу больше никого нет. Да и в любое другое время тоже”. Но я сказала, что хочу знать наверняка.

Через две недели после того, как мы с мужем поженились, в нашем доме устроили рейд. Это был первый рейд после того, как дедушки не стало, и я была в таком ужасе, что не могла перестать стонать, стонать, и бить руками по воздуху, и раскачиваться из стороны в сторону. Муж не знал, что со мной делать, и когда он пытался поймать мои руки в свои, я его отталкивала.

В ту ночь мне приснилось, что я вернулась домой с работы, готовлю ужин и слышу звук поворачивающегося в замке ключа. Но когда дверь открылась, это был не мой муж, а отряд полицейских: они кричали и приказывали мне лечь на пол, а их собаки с лаем бросались на меня. Я проснулась оттого, что звала дедушку, и муж принес мне воды, а потом сидел рядом, пока я не заснула снова.

На следующий вечер я готовила ужин, когда услышала скрежет ключей в замке, и хотя, конечно, это был всего лишь муж, я так испугалась, что уронила кастрюлю с картошкой на пол. Когда муж помог мне вытереть картошку от грязи и мы сели ужинать, он сказал: