И тут до меня вдруг доходит, что все это – одна большая шутка. Месть за то, как я обошлась с Эй-Джеем. Уверена, все от души надо мной посмеются, когда Эй-Джей наконец откроет эту чертову дверь и я уйду.
Лицо у меня горит, на глазах выступили слезы, но тут замок наконец щелкает, и дверь распахивается.
– Ты был прав, – шепотом говорю я Эй-Джею на выходе из комнаты. – Не волнуйся, я больше не вернусь. – И я молнией выскакиваю за дверь в чулан уборщика, пробираюсь между швабрами, метлами и баночками с чистящими средствами и выбегаю в коридор.
Кэролайн следует за мной по пятам, но мне не хочется ее видеть. На долю секунды мне кажется, что это из-за нее у меня ничего не получилось, но потом я вспоминаю, как она отчаянно привлекала мое внимание. Исключено, что она осознанно хотела мне навредить.
Поспешно взбегаю по лестнице и выскакиваю на улицу, а потом кратчайшим путем несусь на парковку. Сейчас мне хочется только одного – скользнуть на водительское сиденье, включить плей-лист «В самой глубине» и отрешиться от мира. Но когда я наконец добираюсь до машины и тянусь за рюкзаком, я понимаю, что его нет.
Точно. Он же так и остался лежать на полу в «Уголке поэта» вместе со всем тем, что мне дорого и важно. Там же остались ключи. Телефон. Моя музыка. Красный и желтый блокноты. Мои тайны. Бессильно прислоняюсь к дверце автомобиля, прижимая к груди синий блокнот.
Будущий поэт
Стоит погожий октябрьский день. К полудню асфальт раскаляется. Я по-прежнему на парковке, и мне остается только проклинать калифорнийское солнце и считать школьные звонки.
Раз: это закончился обед. Два: начался пятый урок. Три: пятый урок закончился. Четыре: начался шестой. Мне пора. Отряхиваю пыль со штанов и иду к кампусу, моля небеса о том, чтобы ни с кем не столкнуться.
Захожу в ворота и спешу по лужайке, пока не выхожу на бетонную дорожку, по которой можно дойти до моего шкафчика. Возможно, Кэролайн сунула в него записку, в которой сказано, где можно забрать рюкзак. Как только я его найду, пойду в медпункт, скажу, что заболела и попрошу разрешения позвонить маме, чтобы она меня забрала.
Коридоры пустуют, поэтому мне удается дойти до шкафчика, так ни с кем и не столкнувшись. Набираю код, открываю дверцу. Никакой записки.
Чтобы прийти в себя и успокоиться, смотрю на внутреннюю сторону дверцы, точнее, на три снимка, которые Психо-Сью велела сюда наклеить, и стараюсь мысленно соотнести себя с сильной и ловкой девчонкой на фотографиях. Обвожу пальцем снимок, где я стою на трамплине перед бассейном с целеустремленным, решительным выражением лица. Уверенность. Да, именно это слово я сказала в тот день, когда Сью попросила придумать ассоциацию к этой фотографии.
Немедленно и отчетливо осознаю свою ошибку: нужно вернуться, в этом нет никаких сомнений. Даже если это и впрямь была шутка и они хотели надо мной поиздеваться, надо вернуться и доказать, что я могу прочесть стихотворение – доказать если не им, то хотя бы себе. Если я способна нырнуть с трамплина и выиграть медаль, то это уж и подавно смогу.
– Эй, – окликает меня сзади чей-то голос, и я оборачиваюсь. Эй-Джей сидит на траве между дорожками, неподалеку от одного из железных столов. У его ног стоят два рюкзака. Он встает и поднимает мой, а потом пересекает лужайку и протягивает его мне. – Вот, держи, Сэм.
– Лучше бы ты оставил его у секретаря или еще где-нибудь, – говорю я, забирая рюкзак. – Из-за пропуска урока у тебя могут быть неприятности…
– А у тебя? – спрашивает он, запуская пальцы в свои волосы.
– Я хотела домой отпроситься. – Теперь, когда Эй-Джей опять появился, я растеряла последние крупицы уверенности. Мне вспоминается сцена, тот самый стул и момент, когда Эй-Джей открыл замок, чтобы выпустить меня из комнаты, и лицо заливает краска.