30-е. Под Киевом немцы жмут нас — обратно взяли Житомир и Коростень. Зато все довольны бомбардировкой Берлина, хотя никто сам не взялся бы умерщвлять детей, там погибших. Техника делает людей безответственными.
Ухудшилось снабжение. Сократили паек хлеба на 500 грамм, а иждивенцам на 100, и вместо 200 г обеденных выдают 100. Объясняют — неурожаем, тем, что колхозы плохо сдают хлеб, плохим транспортом, снабжением освобожденных областей. Хлеб — 100 р. кг, картофель — 25 р. кг.
В провинции — очень плохо. Все надрывается. Развитие идет по суживающейся спирали. Подготавливается, однако, массовое переселение населения из освобожденных областей на север, т.к. оно “онемечено” и его надо рассредоточить.
Убит Ставский. Жалею, он был интересный, хотя вряд ли симпатичный человек.
На днях Маленков, Щербаков и Александров заседали по поводу журналов. Почему в “Знамени” помещено стих. Сельвинского о России, и кого он там называет уродом, а в “Октябре” — повесть Зощенко. Вот предел магии слова, которая вряд ли полезна для литературы. А мы хлопочем у Толстого о критике, чтобы она была острой и пр. Сегодня у него собрались Зелинский, Перцов, Тихонов, Михайлова и я, была жена Толстого. Кто из них осведомит НКВД о собрании и один ли — сказать трудно. Толстой ужасно ругал Погодина и говорил, что он вреднее 10 немецких резидентов. Цитировал песню пионеров, когда-то певшуюся в Ленинграде:
Мы придем к буржуям в гости,
Переломаем ноги, кости,
Во!
И боле ничего!
и говорил, что это в значительной мере и составляет содержание творчества советских писателей. Организация такой группы была бы очень полезна, но процесс огосударствления литературы, превращение ее в службу с заданиями и зарплатой — так далеко заходит, что вряд ли она что-нибудь сделает.
Гуторов уехал на фронт. Боюсь, как бы его не постигла судьба Лермонтова.
Мелочи быта: у Толстого угощали нас чаем, сахар был наколот кусочками, бутерброды с белым и черным хлебом. Жена его жаловалась на дороговизну: сапожник потребовал с нее 7500 рублей за туфли.
Зато первое восстановление довоенных норм: докторам наук разрешили безлимитное пользование электричеством. Слух, что отменят абонемент.
Говорят, что в Германии готовят устранение Гитлера. Но все крайне туманно: главное — послевоенные перспективы.
Забавно, как Союз писателей распространяет лимитные карточки (на 300 р.), из критиков их получили только двое: Гурвич и Усиевич. Получают их почти все деятели газеты “Литература и искусство”, какой-то Пасманник, Крути, Трощенко, а Зелинский, например, не получает!..
1944 год
Январь
6-е. Вчера исполнилось мне 40 лет. Это формальное подтверждение того, что я уже давно чувствую: жизнь пошла под уклон и — судя по состоянию сердца — довольно быстро. В годы, подобные моим, основным двигателем жизни становится, пожалуй, жалость к семейству. Самостоятельное движение уже теряется, если нет в достаточной степени мощной целеустремленности. Я ее лишен, так сказать, с избытком. В этом году, очевидно, возможен конец войны. Впрочем — он не будет концом тех лишений, которые преодолевает страна. Не будут убивать людей на фронте, но многие все же будут прощаться с жизнью в процессе восстановления хозяйства и авторитета советской власти. Вообще, переходная эпоха к “железной пяте” потребует еще много жертв.
Наш прорыв на юге разрастается. Ждут десанта союзников в Плоешти. Был доклад Михоэлса в президиуме Союза писателей о поездке его в Америку. Он считает, что там происходит постепенная фашизация: пока есть коммунизм, надо развивать фашизм — такова точка зрения в Америке, не лишенная логичности.
С разных сторон подтверждают, что население освобожденных областей относится к нам враждебно. В Донбассе все с нежностью вспоминают об итальянцах, оставивших после себя многочисленное потомство. Говорят, что захвачен ген. Власов и доставлен в Москву.