26-е. У нас в ночь на 24-е была буря, повалила множество деревьев, оборвавших провода. Сидим без электричества и радио.
Только что узнал, что взяты Смоленск и Рославль. Говорят, что мы в двух местах форсировали Днепр. Как все это понять? Если немцы не удерживают линию Днепра — значит ли это, что они разбиты? Или это очень сложный маневр? Думаю, что второе вернее, но надеюсь на психологию среднего немца. Вряд ли он все это выдержит.
Был 22-го на заседании отделения языка и литературы Ак. наук. Невеселая картина, у нас в этой области совсем нет ученых большого масштаба. Вчера были выборы, которые должны были принести огорчение очень многим непрошедшим, и радость 8: 4 новым академикам и 4 член-корр.! Я тоже кандидат в член-корр., но не льщу себя надеждой стать им. Если меня и выберут, то не за то, что надо (по сов. лит., а не по теории), а если не выберут, то опять-таки потому, что не понимают смысла моей работы, которая по существу действительно, на мой взгляд, дает мне право быть в Ак. наук СССР! Следовательно, и тот и другой исход равно не имеет значения по существу, и я взираю на события хладнокровно. 28-го перебираемся в Москву.
Говорят, что студентов могут отправить на восстановление Донбасса или на уборку урожая в освобожденных областях. Боюсь, что Олю это может коснуться. Она уже должна вернуться из Рыбинска.
В Москве открыто чуть ли не 20 ресторанов, где можно получить рублей за 60 обед и за 40 р. стопку водки. Это — приятный симптом.
Октябрь
9-е. Утвержден новый гимн — Михалков его сочинил, а Сталин сам исправил две строки.
Число академиков не увеличилось за мой счет. Выборы были забавны: все кандидатуры диктовались из ЦК, а там ими управлял какой-то Суворов. По литературе не прошел никто из тех, кого следовало бы выбрать, а прошел библиограф Балухатый, не представляющий собой никакой реальной научной величины. Корнейчук сначала не прошел, но устроили переголосование и он все же проник в недра Академии.
20-е. Все идет своим привычным путем, война идет где-то. Спокойно говорят, что она протянется еще с год. Среди студентов уже много инвалидов. Мелочи быта: у Зины в классе мальчик 11 лет. Отец — лейтенант на войне. Мать — сошла с ума, живет один, соседи украли все вещи. Пошел к дяде, у того извещение — отец убит. А он только и жил мечтой о том, как придет отец. В 18-м году мне было 13 лет, и я все ждал, что брат приедет с фронта. Как услышишь — хлопнула дверь на парадном крыльце — все дрожит, как услышишь — едет извозчик — смотришь в окно — он или не он…
Осень стоит сухая и теплая, она имеет буквально стратегическое значение.
Купили Лютику сапоги на рынке. 2600 р. Картошка не падает меньше 15 р. кг, водка — 450 р. 0,5 л.
Был на заседании в Союзе писателей: конференция по историческому роману. Все полно, не то что в ноябре 41-го г., когда весь Союз умещался в маленькой комнате. Обсуждение было на редкость малокультурно и бездарно. Вопрос о русской литературе в сущности решен, как бы дальше ни пошло наше развитие. Мы уничтожили ту культуру, которая была создана XIX веком. Она была очень глубока, но не широка, т.е. среди массы почти некультурной был островок людей огромной и разносторонней духовной культуры. Сидя в курной избе, мы могли читать Л. Толстого и стихи А. Блока. Сейчас же, с одной стороны, культура расширяется и в то же время измельчается. Каждая простая девка на баштане может управлять автомобилем, носит туфли и читает Н. Островского, но нет уже той среды, той духовной атмосферы “переписки из двух углов”, которая выращивала немногих людей такой утонченности, которая уже создает большую культуру и искусство. Новая русская культура будет подобна американской: много техники, сытости, и самодовольства, и духовной примитивности. А искусства не будет. Вряд ли мы сможем восстановить тот тип людей, остатки которого в лице В. Брюсова, В. Иванова, Г. Чулкова, Г. Рачинского, С. Соловьева и других мне посчастливилось видеть в молодости. Люди моего типа уже несравнимы с ними. А новое поколение — современное культуртрегерское — молодые писатели, ученые и т.п. — уже несравнимы со мной. Если бы Блок мог себе представить, что получится из его “Новой Америки” — вряд ли бы он ее написал.
В самом деле — нет страны с более трагической судьбой, чем Россия.
Продолжается развитие антисемитизма. На заседании в Госиздате, где обсуждалось, кто будет работать в восстанавливаемой Лит. энциклопедии, Чагин сказал, что надо выдвигать людей “нашей национальности”… Говорят, что во Франкфурте-на-Майне у немцев сделана большая выставка, где собрано все, в чем выразилось еврейское влияние в России. Даже по поводу старого учебника Шапиро по русскому языку они сбрасывали специальные листовки. Вот откуда идет это отстранение евреев, умножаемое советским авторитаризмом и русским хамством! До революции антисемитизм был строго локализован в официальной среде, обведенной круговой чертой общественного осуждения. Теперь же он — наоборот — идет сверху в среду единую и обязанную не обсуждать, а постигать распоряжения начальства, как говорил еще Щедрин. То есть даже евреи должны поддерживать и проводить эту политику. Картина совершенно своеобразная. Зато — в расцвете русская церковь: говорят, что восстановление костюмерии и т.п. церковного прихода было очень трудным, пришлось собирать по историческим музеям соответствующие материалы и, руководствуясь ими, шить всякие рясы и ризы. Патриарх Сергий в костюме работы художника Вильямса и заседание Синода по рисункам художника Ж. Рабиновича — это звучит эффектно.
Характерны настроения. В Литвузе преподаватель ленинизма, старый коммунист, говорил, что, по его мнению, мы отдадим в концессию Америке все снабжение, а себе оставим лишь тяжелую индустрию.
27-е. Все то же. Говорят: “Приехал Иден… и Хелл с ним!”.
Был у А. Толстого по поводу организации в Инст. Горького группы по изучению современной литературы. Он говорил о том, что Маяковский для него — вирши семнадцатого века, что изучение современной литературы не ведется и что надо начать: воткнуть вилы в дымящийся навоз. Повел в особняк Горького к “Тимоше” смотреть рисунки детей, которые посылают в Америку. Исключительно талантливые рисунки шестилетнего мальчика Волкова. Толстой говорит, что очень интересуется литературой Ворошилов: все читает, за всем следит.
Ноябрь
12-е. Купил у Н.Г. Чулковой Собр. соч. Вл. Соловьева и литературу о нем, оставшиеся после Г.Ив. Чулкова. Помню, когда я у него бывал, то он хлопотал с угощением, я сидел около полки, на которой эти книги стояли. А теперь ставлю их на свою полку. Куда-то и к кому станут они через несколько лет?
Все устали. Привыкли, мало говорят о войне, заняты делами. Был вечер 5-го в Литвузе. Видел там Ярослава Семенова. Он выздоровел после четвертого ранения. Выполз с поля, которое через час захватили немцы. Устал, говорит, что трижды его спасла воля к жизни, но теперь — уже не вывезет, и что он не вернется. Был пьян, говорил, что я трус и не пишу в своих статьях того, что думаю, что люди с таким умом, как я, рождаются раз в тысячу лет, и — очевидно, поэтому — я должен сказать свое слово! Очень мрачно говорит о порядках в армии и стоимости наших побед. Все же ему встретился один умный генерал…