***

После разговора с Денисовым прошло пять дней. Начальник проявлял себя только в текущих делах, а мы с Максом, как и было приказано, работали по намеченным планам. Нашу группу никто не расформировал, служебную записку про диссидентские издания полковник подписал в понедельник, и она спокойно отправилась в своё долгое плавание по кабинетам КГБ и МИД. Я почти дотянул дело артиста Гуля до устраивающего нас обоих финала, и сейчас тот мучительно торговался со своей совестью относительно цены, за которую был готов сдать мне поставщика запрещенки. На всякий случай я вмешался в этот аукцион – сказал, что тому человеку вряд ли грозит расстрел или хотя бы арест. Это было правдой, но не всей – я собирался и его сделать своим информатором, просто на всякий случай и ради повышения своих акций внутри нашей Конторы. За перевыполнение плана нам давали премии.

– Эй, заснул что ли?

Макс громким шепотом выдернул меня из дурных мыслей и указал на телефон. На звонки он сегодня отвечал первым – ждал какого-то важного разговора, но, кажется, пока так и не дождался. Я поднял трубку своего аппарата, дождался отбоя у Макса.

– Виктор Орехов, пятый отдел, слушаю.

– Доброго дня, Виктор, это Василий Иванович, с Миля... Не забыл ещё?

Голос старого начальника первого отдела из конструкторского бюро, в котором работал Марк Морозов, я узнал сразу. Свой номер я ему оставил на всякий случай, не очень представляя, что это за случай может быть. Но закладка, кажется, сработала, правда, от вопроса тезки Чапаева я даже улыбнулся – с нашей встречи прошло всего две недели, а я вроде бы не производил впечатления человека, страдающего болезнью Альцгеймера.

Но ответил я ему со всей возможной серьезностью.

– Не забыл, Василий Иванович, как я мог? Что-то случилось?

– Да хрен его знает! – немного резковато ответил он. – Только вот твой интересант третий день на работе не появляется. Думали сначала, что приболел, но он не сообщил ничего... хотели проверить – да куда там, никто не отзывался, словно телефон выключили... а, может, и выключили... а где он живет, никого из наших рядом нет. Начальство думают уже в милицию сообщать, вдруг чего серьезное, да и предприятие у нас секретное, сам понимаешь... но я решил и тебе тоже, раз ты им интересовался.

Слово «интересант» Василий Иванович употребил не совсем уместно, но в понятном контексте, так что я не стал указывать на ошибку. Не мне учить человека предпенсионного возраста русскому языку, да и ситуация с Морозовым не предполагала лекций на посторонние темы.

– Спасибо, что сообщили, Василий Иванович, – поблагодарил я собеседника. – То есть, я правильно понял, что его нет на работе со среды?

– Точно так. Во вторник отработал как обычно, домой ушел вовремя, ни с кем ничего не обсуждал, и сотрудники говорят – больным не выглядел. В среду уже его не было, но тревоги никто тогда не поднял, я уже сделал выговор начальнику смену. В четверг тоже не явился, ему пытались позвонить, но трубку никто не брал. Тогда-то и начали выяснять, кто там поближе живет, чтобы зайти, поинтересоваться, но никого нет. Ну а сегодня решили, что надо через милицию. И через вас тоже.

Я мысленно выругался и обозвал себя остолопом. В это неторопливое время человека начинали искать с собаками лишь тогда, когда его пропажа становилась очевидной всем вокруг. Ну и связаться с кем-либо было той ещё проблемой, особенно если абонент на другом конце провода не хотел общаться... Наверное, я бы заметил странность в поведении Морозова, но до донесения с его телефонными контактами за эту неделю оставалось – я посмотрел на часы – минут сорок, а каждый день думать об этом недодиссиденте я не мог в силу объективных причин.

Да ещё и само это дело оказалось в подвешенном состоянии. Его раскрутка неминуемо выводила меня на наше доморощенное диссидентское подполье, но Денисов прямо запретил мне проявлять никому не нужную инициативу. Вот только по Морозову имелся утвержденный тем же Денисовым план мероприятий, который продолжал выполняться в автоматическом режиме. Что означало – наружку давно сняли, но за его телефоном следили, а данные сегодня поступили бы ко мне.

– Спасибо, Василий Иванович, – сказал я. – Я попробую что-нибудь выяснить по нашей линии. Если что узнаю, обязательно сообщу.

Конечно, сообщу. Но уже в понедельник.

Макс вопросительно посмотрел на меня, но я лишь отмахнулся – ерунда, ничего серьезного. Хотя моё сердце очень нехорошо колотилось о ребра.

Дело в том, что подспудно я ожидал каких-то последствий своей воскресной беседы с Петром Якиром. У него был большой вес среди диссидентов, он явно знал об интересе к моей персоне и знал, через кого этот интерес пытались реализовать. Моё появление у него дома он был обязан хоть как-то объяснить – себе и своим товарищам по борьбе, и любое объяснение должно было отразиться на Марке Морозове. В самом травоядном случае Морозова должны были на время отстранить от диссидентских дел – просто на тот случай, что КГБ в моём лице хочет через него выйти на всю сеть. Крайне жесткая реакция тоже был возможна, но я ни разу не слышал, чтобы диссиденты практиковали обычаи времен «Народной воли», в которой даже за подозрение в предательстве полагалась смертная казнь. Впрочем, эти ребята могли возродить ту практику в любой момент, и случай с Морозовым очень подходил для этого. Но я надеялся, что этот человек ещё жив.

Я поднял трубку и позвонил ребятам, которые занимались телефонами. Мне всё равно не сиделось на одном месте, но работа требовала именно этого. Так что прогулка в соседнее крыло нашего здания была хорошим паллиативом.