Я хотел добавить, что и до революции всякие капиталисты-староверы давали денег большевикам на революцию, поскольку ненавидели царскую власть, но вовремя прикусил язык. Сейчас не самое подходящее время для этих перестроечных откровений.
– Так что ты предлагаешь?
– Поменять подход к диссидентам, – Денисов насторожился. – Предъявлять им обвинение сразу по 64-й или 65-й статьям, где и наказания серьезные, и предусмотрена возможность деятельного раскаяния объектов с отменой уголовного преследования.
Некоторое время полковник молчал. Потом открыл рот. Закрыл. Снова открыл. Наконец его отпустило.
– Орехов, – с легкой угрозой сказал он. – Хочешь поставить дело таким образом, что Якир окажется прав, и мы собираемся вернуть сталинские времена?
Ничего подобного я, разумеется, не хотел. Но и другого выхода не видел. Мне эта идея нравилась, потому что мало кто из нынешних диссидентов был готов на откровенное самопожертвование, а расстрельные статьи подразумевали именно это. Они были смелыми лишь до тех пор, пока их жизням ничего не угрожало, а самым страшным наказанием советские власти полагали лишение гражданства СССР. Да, сейчас нашим диссидентам приходится испытывать определенные неудобства, у них есть сложности с работой, но в целом их жизнь расписана от и до. Борьба в Союзе, небольшой срок, причем чаще всего без отсидки, а потом – отъезд на благословенный Запад. И всё. Как писали в интернете – что ты мне сделаешь, я в другом городе. А они будут в другой стране, куда только наемных убийц засылать, но СССР не будет тратить на это драгоценную валюту.
– Нет, товарищ полковник, даже в мыслях не было, – отчеканил я.
– Вот что, Орехов, – тихо сказал Денисов. – Во время войны у нас в «Смерше» были горячие головы вроде тебя. Они считали, что доказывать вину пойманного диверсанта не нужно, ведь и так всё очевидно – вот его вещмешок, в нем полкило тротила с запальными шнурами, а вот пистолет за ремнем. Ну и зачем тащить такую откровенную сволочь к следователям, загружать и так загруженных сверх всякой меры людей работой? Что-то писать, оформлять... Ведь можно просто довести пойманного до ближайшей стенки, пустить ему пулю в затылок – и всех делов. Но простой путь не всегда бывает самым лучшим, у нас в истории было то, что должно навсегда отвратить нас от таких вот простых решений. Вы, молодежь, с этим не сталкивались, вам всё надо здесь и сейчас, а скучные бумажки пусть собирает кто-нибудь другой. В общем, рано, рано тебе по политическим работать. Скройся с глаз моих и отныне занимайся делами по утвержденным планам. Без отклонений! Всё понял?
– Так точно, товарищ полковник!
– Свободен!
Кое-то осталось мне непонятным, конечно – например, зачем меня сегодня послали к Якиру, но, думаю, Денисов и сам этого не знал. Впрочем, нарушать прямой приказ я не собирался и отправился домой в относительно умиротворенном состоянии души.
Тем более что про контрамарки на «Доброго человека из Сезуана» Денисов так и не вспомнил. Хотя наверняка знал, что я заворачивал на Таганку.
[1] Большой Спасоглинищевский переулок назывался улицей Архипова относительно недолго – с 1960-го по 1991-й. Советское имя он получил в честь художника-передвижника Абрама Архипова, а несоветское – в честь церкви Спаса Преображения в Глинищах. Проезд Серова – советское название Лубянского проезда, идущего параллельно улице (!) Старая площадь.
[2] Московская хоральная синагога была построена в 1885 году и несколько раз перестраивалась. Вскоре после революции её пытались закрыть, но неудачно, она так и работала всего годы советской власти. В 1948-м в синагогу приходила Голда Меир – она была первым послом Израиля в СССР, а к 1972 году тут действовал ещё и иешива, религиозный институт.
Глава 16. «С неба свалилась шальная звезда»
Спрашивать у Якира напрямую, кто просил Марка Морозова отправить ко мне Ирину, я не стал – по понятным причинам. В среде нынешних диссидентов сотрудничество с КГБ считалось западло, и они отвечали лишь на определенный набор вопросов, и то только в том случае, если эти вопросы не касались напрямую третьих лиц. Иногда могло повезти – как повезло мне; например, Якир был уверен, что я знаю ту информацию, которую он мне выдал. Но «мой» Орехов оказался не слишком любопытным товарищем, и был не в курсе той ситуации.
Меня частично выручал полный доступ к памяти Виктора – я мог «вспомнить» даже то, что он слышал краем уха, пусть даже не осознавая важность услышанного. Но после моего появления в этом теле эта опция для меня закрылась, и мне приходилось полагаться только на себя – ну и на какие-то обрывочные сведения из будущего, где имелись когда-то прочитанные заметки в газетах и более подробно изученные книги, которые я редактировал. По странной иронии судьбы, работа, которую подкидывали мне бывшие коллеги, часто была посвящена именно старым операциям спецслужб. Правда, моя собственная память оставалась на прежнем уровне и не была похожа на флэшку с набором файлов. Я всё-таки был обычным человеком.
В случае же с Якиром мне пришлось полагаться на косвенные свидетельства – именно поэтому я назвал ему своё имя и должность. Мне была интересна его реакция, и она полностью оправдала мои подозрения. Ему была знакома моя фамилию, но он явно слышал её мимоходом, впроброс, и сам касательства к тому, что я оказался связан с Морозовым, не имел. Скорее всего, он лишь присутствовал при разговоре, во время которого некто неизвестный инструктировал несчастного «погромиста» о том, что тому нужно сказать своей знакомой, парнем которой является сотрудник госбезопасности. Я мысленно обвел жирным кружком вопросительный знак, к которому тянулась стрелочка от фамилии Морозова на давно уничтоженном листке с куцей схемой попытки моей вербовки.
Этот вопросительный знак начал обзаводиться реальными контурами. Этот человек на самом деле существовал; он приходил к Якиру; Морозов считал, что этот человек имел право на подобные просьбы-приказы. Впрочем, у диссидентов действительно не было строго выраженной иерархии, и Морозов мог просто выполнять просьбу товарища по движению, поскольку был уверен, что это ради общего блага. Или же это вообще был какой-то массовый вброс – я точно знал, что диссидентам кровь из носа надо было узнать, когда будет суд над Буковским, чтобы успеть организовать некую акцию, и над получением информации работало сразу много людей, а они задействовали любые, даже не самые очевидные возможности. Помнится, я читал, что сам Сахаров приезжал к авиаконструктору Туполеву, чтобы тот приложил к делу ещё и свой авторитет. Если эта теория о массовом вбросе была верна, мне нужно было прислушаться к голосу разума в лице Денисова, задержать и вдумчиво расспросить Морозова, откуда тот узнал, что парень его случайной знакомой служит в Конторе. Правда, Морозов наверняка не ответит, а будет настаивать на том, что ничего об этом не слышал. Придется устраивать ему очную ставку с Ириной, а она сейчас в таком положении, что тащить её на допрос мне не хотелось категорически.
К тому же я вынужден был признаться хотя бы самому себе – мне было бы неприятно выяснить, что Ирина меня обманывала, что она связана с диссидентами более тесно, чем говорила, и что идея расспросить меня о Буковском целиком принадлежала ей. Конечно, вера в людей у меня и так была на достаточно низком уровне – с другими установками в Конторе работать сложно, – но предательство Ирины выглядело бы очень унизительно. Пусть даже она знакомилась со мной без задних мыслей, а поэксплуатировать решила потом, когда припекло.