Кузяха бороду имел вполне достойную, в меру ухоженную, но, на первый мой взгляд, впечатление умного и сметливого мастера не производил. Но это только на первый взгляд. Он сразу уловил суть задачи и сам сделал вывод, что главная проблема в изготовлении мне новых ног заключается в том, что стопа должна была быть сделана из специального железа, которое подпружинивало бы при ходьбе.
Протезы он делал месяц. Когда я увидел плоды его труда, то в начале подумал, что вряд ли смогу на них ходить, уж больно топорно сие выглядело. А уж когда попробовал встать на них, поддерживаемый, вернее висящий на плечах Степана и Кузяхи, то и вовсе решил, что эта затея гиблая. Но потихоньку культи ног начали привыкать. С начала я только сидел в протезах, давая возможность привыкнуть обрубкам ног к контакту с кожей ремней креплений. Потом стал вставать на пять, потом десять минут. Ну и потихоньку, потихоньку… Вот уже почти два месяца хожу, если можно так сказать.
До кузницы ещё метров пятьдесят идти.
Шаг правой ногой, шаг левой ногой.
Одновременно с протезами я начал решать вопрос и с обучением крестьянских детей. Ну не то чтобы я решил из них создать команду своих помощников, а скорее исходя из того, что с чего-то преобразования в своём имении начинать надо. От каких-либо кардинальных изменений или новаторских прожектов по здравому рассуждению пришлось отказаться… Пока. Надо сначала понять, как здесь живут, а там видно будет.
По моей просьбе Краубнер подобрал дюжину (я сказал «дюжину», он и прислал двенадцать) ребятишек от десяти до четырнадцати лет. Причём одиннадцать были пацанами, а двенадцатая была девочка – внучка Паши Цурочкиной (то, что она внучка именно Паши и именно Цурочкиной, про которую я и слухом не слыхивал, сказала мне моя ключница Наталья) Шура. Мать её позапрошлой зимой умерла от чахотки (Пошла бельё полоскать на речку, да в воду провалилась. Занемогла, занемогла, да и… Видимо умерла от воспаления лёгких), а отца ещё раньше деревом придавило.
Я просил Крала Ивановича, чтобы ребятишек он отбирал потолковей и добровольцев – тех кто сам захочет учиться.
Вот он и отобрал! Почти все они оказались сиротами.
Первый мой урок состоялся 19 апреля – аккурат через месяц после моего,.. а что?.. наверное, после моего воскрешения.
Под класс я вначале определил мою гостиную, но потом решено было занятия проводить в людской – есть такая комната в доме. Причём решал это не я, а Степан, который после первого нашего занятия долго ворчал, что не гоже таскать в барский дом деревенскую пацанву. Пришлось пойти на компромисс.
– Всё что нас окружает, имеет своё название. Вот это – Я показал на стол, за которым сидели ребятишки – Называется столом. Это стул. Это окно. Всё, всё имеет своё название. К этому мы привыкаем с самого нашего рождения и знаем, как называется потому, что так это называли наши пращуры. И когда мы говорим друг с другом, то знаем, что то, что мы говорим, может себе представить и наш товарищ. Но это когда мы друг с другом разговариваем, а вот если нам надо сообщить в соседнюю деревню какую-нибудь новость? Ну, скажем, мне нужно что-то сообщить шаблыкинскому помещику. Как быть? Сам-то я туда не дойду. Можно, конечно, передать со Степаном или с кем-нибудь из вас. Но, а вдруг вы забудете, что я говорил, или что-то перепутаете? Тогда что?
– Тогда нас выдерут. – Подал голос белобрысый малец, кажется внук Мунюхи – той старухи, чья хатёнка стояла возле погоста. Мать его умерла родами, а отец в прошлом году утонул. Вот как в нашей Навле можно утонуть? Вот наверняка ж пьяный был. А пацан теперь сирота.
– И что потом? Ну, выдерут, а ведь информация, которую я передавал шаблыкинскому помещику, до него не дошла. Мне от того что вас выдрали, легче-то не станет. Так вот, люди для этих целей придумали письмо. То есть, слова стали записывать на чём-нибудь определёнными рисунками.
– На чём чём-нибудь? – Опять этот белобрысый.
– Ну, вначале это было на глине. Делали из глины такие… э-э-э… пластинки… тонкие кирпичики, на них писали, а потом эти кирпичики обжигали. Но это было очень и очень давно. Наши с вами пращуры писали на бересте. А древние китайцы придумали бумагу. Кто такие китайцы, я потом вам расскажу. Так вот. Э-э-э… О чём это я? Да, так вот. Рисовали слова. Прямо так и рисовали. Ну, например, надо передать, что корова идёт – рисовали корову и ноги. Но ведь не каждый умеет рисовать. Другой нарисует, что не поймёшь, то ли корова, то ли лошадь. Чтобы упростить рисование слов, были придуманы буквы. То есть, каждое слово состоит из звуков. Та же корова состоит из шести звуков сиречь букв: К, О, Р, О, В и А. Ко-ро-ва.
– А чем же это проще? Корову одну нарисовать, а букв целых шесть. – О как, значит считать умеет. А это уже Черняя сын, Кузька, кажется. Вот же, блин, твою танковую дивизию. Но отвечать-то надо.
– Рисунок коровы тоже не из одной чёрточки состоит… Э-э-э… В общем, когда вы научитесь читать и писать, поймёте сами, что так удобнее. И так. Начнём изучать буквы. И, пожалуй, начнём с коровы.
Интересно, кто мне сказал, что у меня есть педагогические способности? Макаренко, блин. Проще было батюшку припахать. Пусть бы нёс в паству светлое, доброе, вечное, а лучше ещё и полезное… Ему это и по штату положено.
Про батюшку отдельная песня. Отец Ануфрий, настоятель нашей церкви, фигура колоритнейшая – поп, как их рисовали в той моей жизни на антирелигиозных плакатах – маленький, толстенький, хитренький, но при ближайшем знакомстве оказался человеком не глупым и добрым. Лет ему было,.. в общим, муж сей был уже в летах.
Он пришёл ко мне после отъезда Дашковой и Максимовича. Как я позднее понял, княгини он отчего-то побаивался (или чего-то сторонился).