Имя, данное ему Беатрис Леман, сразу понравилось СМИ, которые снова ревностно занялись этим делом. Перелом в расследовании получил шумную огласку, и публика еще не насытилась.
Мартини эти десять дней провел в состоянии почти полного безразличия, на койке тюремной больницы. Официальной причиной того, что его до сих пор не освободили, объявили состояние здоровья. На самом же деле – и он это прекрасно знал – власти надеялись, что следы побоев исчезнут раньше, чем учитель появится на публике. Их можно было понять: Леви уже пригрозил, что разоблачит начальника тюрьмы и доведет это дело до сведения министра.
Когда Мартини сказали, чтобы он собрал вещи, потому что за ним пришли родственники, он не поверил. Он с трудом встал и принялся укладывать вещи в большую сумку, поставив ее на кровать. Правая рука у него была в гипсе, и переломанные ребра тоже все еще болели. От давящей повязки то и дело перехватывало дыхание, и приходилось останавливаться. Вокруг левого глаза и до самой щеки растеклась лиловая гематома, которая снизу начала отсвечивать желтым. Все тело покрывали синяки, но бо́льшая часть из них уже почти рассосалась. Верхняя губа была рассечена и явно требовала нескольких стежков. Зато рана на левой руке, полученная еще в день исчезновения Анны Лу, зажила полностью.
Около одиннадцати явился охранник и объявил, что начальник тюрьмы подписал приказ об освобождении, присланный ему прокурором Майер, а потому учитель может идти. Мартини передвигался с костылем, охранник взял у него сумку и проводил по коридорам до зала, где происходили свидания заключенных с родственниками. Путь показался ему бесконечным.
Когда дверь открылась, Мартини увидел жену и дочку, которые ожидали его с трепетом. Однако взволнованные улыбки на их лицах быстро сменились выражением смятения и ужаса. Адвокат Леви пытался подготовить их к тому, что они увидят, но, когда они увидели, вся подготовка пошла насмарку. Да и вряд ли кому удалось бы сохранить спокойствие. И дело было не в костыле и не в сизом от синяков лице. Они вдруг поняли, что перед ними совсем другой человек, не тот, кого они знали раньше. Он похудел на двадцать кило, щеки ввалились, кожа под подбородком обвисла, хотя он и пытался ее прикрыть отраставшей бородкой. Этот сорокатрехлетний человек выглядел как глубокий старик.
Мартини, хромая, пошел им навстречу, изобразив на лице лучшую из улыбок. Клеа и Моника наконец опомнились от шока и бросились к нему. Они долго и молча плакали, прижавшись к нему, а он целовал обеих своих женщин в склоненные ему на грудь затылки и гладил по волосам.
– Все кончилось, – сказал он.
Все кончилось, сказал он себе, хотя еще и не мог в это поверить.
Потом Клеа подняла на него глаза, и они посмотрели друг на друга, словно узнавая заново. Лорис понял смысл этого взгляда. Она просила у него прощения за то, что бросила его в тяжелый момент, и за то, что усомнилась в нем. Мартини кивнул, и оба поняли, что он все простил.
– Поехали домой, – сказал учитель.
Все сели в «мерседес» Леви. Адвокат устроился спереди рядом с водителем, а они трое – на заднем сиденье. Им удалось улизнуть от репортеров, выйдя через запасной выход. Но когда машина с тонированными стеклами выехала на улицу, впереди ее ожидало очередное скопление телекамер и лес микрофонов, за которым толпилось порядочное количество любопытных.
На лицах Клеа и Моники промелькнул страх: они боялись, что, как еще совсем недавно, попадут в настоящую осаду и им снова не дадут жить. Но Леви успокоил их, повернувшись к ним с переднего сиденья:
– Отныне все будет по-другому. Смотрите…
И действительно, едва толпа увидела, как машина свернула на аллею, ведущую к дому учителя, раздались аплодисменты. Кто-то стал выкрикивать что-то ободряющее.
Леви вышел из машины первым и распахнул заднюю дверцу, чтобы семья Мартини, наконец снова соединившаяся и счастливая, предстала перед фотографами и операторами. Клеа вышла за ним, потом показалась Моника, а последним – учитель. Аплодисменты и приветственные крики нарастали, и семья была в полной растерянности: такого они не ожидали.
Мартини огляделся вокруг. Вспышки фотоаппаратов, направленных прямо на его усталое лицо, слепили глаза, но он все же разглядел лица соседей. Были среди них и Одевисы в полном составе, и глава семьи, оболгавший его на телевидении всего несколько недель назад, теперь старался привлечь его внимание и поздравить с возвращением. Учитель даже не подумал о том, сколько лицемерия в этой сцене, он предпочел показать, что ни на кого не держит зла, и приветственно помахал рукой собравшимся.
Войдя в дом, Мартини сразу устремился к дивану. Он устал, у него болели ноги, очень хотелось сесть. Моника подала ему руку и придержала за талию. Потом помогла устроиться поудобнее, подставила под ноги скамеечку и сняла с него ботинки. Такой заботы и нежности он от дочери не ожидал.
– Принести тебе что-нибудь? Чая, печенья?
Он погладил ее по щеке:
– Спасибо, милая, мне и так хорошо.