— Ты хоть когда-нибудь можешь быть серьезным?!
— Зачем? Меня уже через час не станет, так зачем же портить этот последний час хандрой?
— Неужели тебе не страшно?
— Издеваешься?! Я в ужасе просто! Меня поколотили, у меня все тело в синяках, а теперь я иду к тому месту, где меня повесить собрались! Как ты думаешь, человек может в такой ситуации испытывать что-то кроме ужаса? Не будь тебя рядом, не поддерживай ты меня — я бы грохнулся еще во дворе господина Камминга!
Мы шли уже достаточно долго и успели выйти за пределы деревни. Я видела только спины деревенских жителей, ярко-голубое небо да поразительно веселую улыбку Олли. Даже грозящая опасность не смогла свести с его лица эту вечную ухмылку! Я молча шагала рядом с несчастным приговоренным, окунувшись в свои мысли. Почему все так плохо? Почему люди настолько жестоки, почему они хотят расправы над невинным, почему они хотят крови?! Прошло всего семь дней с нашего первого знакомства, а я, волей-неволей, умудрилась привязаться к этому слегка чудаковатому парнишке. Может, он и рассуждал не так, как все, верил в существование параллельных миров, развлекался опасными взрывами, но у него было большое сердце. И теперь его ведут на казнь… Тихонько всхлипнув и утерев слезу, я подумала, что с грохотом провалила поставленную передо мной задачу. Мало того, что себя подставила, так еще и не смогла вырвать хорошего человека из лап «правосудия»!
Наконец конвой остановился, люди разошлись в сторону, открывая нам обзор. Оказалось, что мы находимся на самых задворках деревеньки, совсем недалеко от леса. Я стояла у небольшого поля, поросшего летними цветами, в середине которого рос раскидистый дуб. Приглядевшись, я рассмотрела под мощными ветвями старую бочку, а также болтающуюся веревку. От этого зрелища у меня душа ушла в пятки, и я еще крепче вцепилась в парнишку. Подняв на него глаза, я едва слышно пискнула:
— Нет… Они что, серьезно?!
— Ты посчитала события последнего часа театральной постановкой?
— Это же… Что же, это виселица такая?! Они тебя к ней тащат!
— Ну да, это такой способ правосудия. Поверь, я и сам от него не в восторге, но что поделать, если сто пятьдесят человек решили познакомить тебя с веревкой? Удрать у меня не получилось, защитить себя тоже, значит деваться некуда. Эх, а жить так хочется…
— Хватит шушукаться, шагай! — послышалось откуда-то сзади, и один из деревенских сильно толкнул Олли в спину. Спотыкаясь, юноша заковылял по высокой траве.
— Может, все-таки без таких мер? — воскликнул он, обернувшись к бывшим соседям. — Мне еще жить и жить можно, я не хочу умирать! И вообще, я не признал своей вины! Ни я, ни мои взрывы не являемся причиной исчезновения господина Доусона!
Слова парнишки только подлили масла в огонь, и жители деревни зашумели еще громче:
— Замолчи!
— Он еще смеет разговаривать!
— Запихните ему в рот что-нибудь, пусть хоть немного помолчит!
— Иди, негодяй, хватит наше время тянуть!
Цепляясь за Олли, я вместе с ним шла сквозь высокую траву, а вокруг меня волновалось людское море. Мужчины и женщины, молодые и старые, ремесленники и крестьяне — все они смотрели на нас с одинаковой злобой. Лишь несколько человек проявляли сочувствие: краем уха я слышала восклицания, что так наказывать мальчика уж очень жестоко, ведь нет косвенных доказательств его вины. Однако подавляющее большинство обитателей деревни было «за» казнь.
Мы подошли к дубу и встали в его тени, сопровождающие заполнили собой всю поляну. От недовольно ворчащего сборища отделился господин Камминг с его приятелем-верзилой. Подойдя к нам, деревенский староста взял меня за руку и проговорил тихим, ласковым голосом:
— Ну что, пора, больше тянуть я не могу. Я и так позволил вам многое, обычно к преступникам никого не подпускают, а у вас была возможность попрощаться. Будь хорошей девочкой, отпускай его, а еще лучше отвернись — не стоит девушке смотреть на такое.