– Сколько влезет, – пожал плечами Миро. – Как сказала одна личность: «Жизнь – это чистое самоубийство». Понятия не имею, насколько мы там застрянем, поэтому чего гадать?
Он открыл шлюз корабля и шагнул на посадочное поле неподалеку от Милагре.
7
«Я предлагаю ей этот жалкий, потрепанный временем сосуд»
Каноэ скользило к берегу. Оно долго казалось неподвижным и приближалось так медленно, что почти незаметно было, как вырастают гребцы, в очередной раз возникая над волнами моря. Но перед самым берегом каноэ вдруг показалось огромным: оно резко набрало ход, полетело по гребням, прыгая к берегу с каждой новой волной, и хотя Ванму понимала, что сейчас оно движется не быстрее, чем раньше, ей хотелось крикнуть гребцам, чтобы они шли поосторожнее, что каноэ идет слишком быстро, что его не удержать и оно может в щепки разбиться о берег.
Наконец каноэ преодолело последнюю волну, и его нос с шорохом врезался в песок под бурлящей прибойной водой; гребцы выпрыгнули и потащили каноэ, как детскую тряпичную куклу, на берег, к линии высокого прилива.
Каноэ оказалось на сухом песке, и сидевший в нем старик медленно встал. «Малу», – подумала Ванму. Она ожидала, что он будет высохший и сморщенный, как старики Пути, сгибающиеся над своими тростями под тяжестью лет, как креветки. Но спина у Малу была прямой, как у молодого, а тело – массивным, широким в плечах, плотным от налитых мускулов и прослойки подкожного жирка. Только украшения наряда и седые волосы отличали его от гребцов.
Движения этих крупных мужчин не были движениями толстяков, как не были ими и движения Грейс Дринкер. Они двигались величаво, грандиозно, как дрейфуют континенты – или как плывут по океану айсберги, да, как айсберги, скрытые водой на три пятых своих огромных размеров. Движения гребцов были исполнены грации, и все же в сравнении с величавостью Малу напоминали о суетливости колибри и резкости полета летучей мыши. Величавость Малу не была намеренной, она не была просто вывеской, впечатлением, которое он пытался создать. Она заключалась в совершенстве его движений, полных гармонии с окружающим миром. Он нашел верную скорость для своих шагов, правильный темп для взмахов рук. Его тело вибрировало в согласии с глубокими, медленными ритмами земли. «Я вижу, как по земле идет гигант, – подумала Ванму. – Впервые в своей жизни я вижу человека, само тело которого излучает величие».
Малу подошел не к Питеру и Ванму, а к Грейс Дринкер; они обнялись, заключив друг друга в крепкие, почти тектонические объятия. «Наверное, горы вздрогнули, когда они обнялись. – Ванму почувствовала, что дрожит. – Почему я дрожу? Не от страха. Я не боюсь этого человека. Он не причинит мне зла. И все же я дрожу, видя, как он обнимает Грейс Дринкер. Я не хочу, чтобы он повернулся ко мне. Не хочу, чтобы он остановил на мне свой взгляд».
Малу впился взглядом в глаза Ванму. Его лицо ничего не выражало. Он просто завладел ее глазами. Она не могла отвернуться, но в ее застывшем взгляде не было ни вызова, ни силы – просто нельзя было смотреть в сторону, пока Малу требовал ее внимания.
Потом он посмотрел на Питера. Ванму хотела повернуться и понаблюдать – почувствует ли Питер силу в глазах этого человека. Но повернуться она не смогла. Когда же наконец, через довольно продолжительное время, Малу отвел взгляд, она услышала, как Питер с обычной своей грубостью буркнул: «Сукин сын!» – и поняла, что и его пробрало.
Прошло много долгих минут, прежде чем Малу уселся на циновку под навесом, который построили только этим утром, специально для этого момента, и который, как уверяла Грейс, будет немедленно сожжен, как только Малу уедет, чтобы никто и никогда не сидел под ним снова. Затем Малу поднесли еду; Грейс предупредила их, что никто не будет есть с ним или смотреть, как он ест.
Но Малу не коснулся еды. Вместо этого он кивком указал на Ванму и Питера.
Все были поражены. И Грейс Дринкер тоже. Но Грейс тут же направилась к ним, кивая:
– Он зовет вас.
– Вы же сказали, что нам нельзя есть с ним? – удивился Питер.
– Если он не позовет вас. Но с чего ему звать вас? Я не понимаю, что это означает.
– Он нас подведет под смертный приговор за святотатство? – поинтересовался Питер.
– Нет, он не бог, он – человек. Святой человек, мудрый и великий человек, но обидеть его – не святотатство, а просто невыносимо плохие манеры, поэтому не обижайте его, пожалуйста, идите.
Они направились к Малу.