Он узнал ее. Было удивительно, как он, отрезанный от всего, вообще что-то смог узнать, но он все же узнал ее. И снова пошел за ней. И на этот раз она повела его в тело, другое, не то, которое он отдал ей, которое теперь принадлежало ей, или, скорее, было ею. Нет, она привела его в другое тело, в другое место.

Но он вел себя так, как и в прошлый раз; он, казалось, был здесь чужим. Несмотря на то что миллионы айю тела тянулись к нему, стремились укрепить его, он держался в стороне. Неужели то, что он чувствовал здесь, было для него так ужасно? Или дело в том, что это тело принадлежало Питеру, который был для него воплощением всего, чего он боялся в себе? Он не мог занять его. Тело принадлежало ему, но он не мог, был не в состоянии…

Но он должен. Она повела его за собой, передавая каждую часть ему. «Теперь это твое. Что бы оно когда-то ни означало для тебя, сейчас все по-другому – ты сможешь быть здесь полным, быть самим собой».

Он не понимал ее; не связанный ни с одним телом, он не был способен думать. Он только знал, что это тело он не любит. От того, которое он любил, он отказался.

Все же она продолжала толкать его вперед; он подчинился. Клетка за клеткой, ткань, орган, конечность – они твои, смотри, как они рады тебе, как они подчиняются тебе. И они действительно подчинялись ему, несмотря на его оторванность. Они подчинялись ему до тех пор, пока наконец он не начал понимать мысли этого мозга и чувства этого тела. Джейн ждала, наблюдая, поддерживая его, заставляя его оставаться здесь, пока он не примет управление телом, потому что видела, что без нее он может сбежать, улететь. «Это не мой дом, – без слов говорила его айю. – Это не мой дом, не мой».

Причитая и всхлипывая, Ванму положила голову Питера себе на колени. Вокруг нее собирались самоанцы – свидетели ее горя. Питер совершенно неожиданно ослабел и обмяк, и у него начали выпадать волосы. Ванму понимала, что это означает. Значит, Эндер умер где-то далеко и не может найти пути сюда.

– Он погиб, – причитала она. – Он погиб.

Смутно она слышала поток самоанских слов, лившихся из уст Малу. А затем перевод Грейс:

– Он не погиб. Она привела его сюда. Богиня привела его сюда, но он боится остаться.

«Как он может бояться? – поразилась Ванму. – Чтобы Питер боялся? Или Эндер? Нелепо в любом случае. Он никогда даже на секунду не был трусом. Чего же он может бояться?»

Но тут она вспомнила: Эндер боялся Питера, а страх Питера всегда был связан с Эндером.

– Нет! – воскликнула она, но на этот раз в ее голосе не было горя. В нем слышались недоумение, настойчивость и решительность.

– Нет, слушай меня, это твой дом! Это ты, настоящий ты! Мне плевать, чего ты боишься сейчас! Мне плевать, каким потерянным ты себя чувствуешь. Я хочу, чтобы ты был здесь. Это твой дом, и он всегда был твоим. Со мной! Нам хорошо вместе. Мы созданы друг для друга. Питер, Эндер – кем бы ты себя ни мыслил, – ты можешь понять, что для меня нет никакой разницы? Ты всегда будешь самим собой, тем же, кто ты сейчас, а это тело всегда будет твоим. Иди домой! Возвращайся!

Она повторяла свои слова снова и снова.

Наконец его глаза открылись, а губы разошлись в улыбке.

– Вот теперь помогает, – произнес он.

В ярости она оттолкнула его:

– Как ты можешь так шутить надо мной!

– Значит, ты привирала, – улыбнулся он. – А на самом деле я теперь тебе не нравлюсь.

– Я никогда не говорила, что ты мне нравишься, – ответила она.