Сознание пыталось прорваться сквозь тонкую полупрозрачную плёнку: рвалось, делая наскоки, видимо, воображая себя татаро-монгольским игом во главе со своим целеустремленным чернооким воеводой Чингисханом, натыкалось на преграду, содрогалось в конвульсиях от осознания собственной ничтожности, вновь наполнялось решимостью духа, повторяло попытки раз за разом и, в конце концов, пробило брешь в обороне, доказывая своим рвением общеизвестную мудрость, что под лежачий камень вода не бежит. Конечно, при определённых обстоятельствах, под правильным углом паркования камня в сочетании с верной точкой соприкосновения с поверхностью лежания валуна вполне возможно допустить, что вода туда и набежит, но если этот же «недвижимый» объект засунуть под банку и выкачать оттуда весь воздух, то попадание иных объектов, в том числе влаги, в зону вакуума становится невероятно затруднительным, практически невозможным. Так что активность прозы жизни своими недюжими стараниями вернула моё сознание, что окончательно выветрило из моей пустой блондинистой головы всякие намёки на недавнее бурление мечтательной сонной фантазии: миг — я помнила сон, миг — я его забыла.

Вырвавшись из стальных его оков, я сразу вспомнила о своём муженьке, о котором, скорее всего, и были сны — это логично. Я и кинулась проверять, какую милую сопливую муру он мне написал. То, что вечером от моего благоверного никаких смсок не приходило, меня не расстроило, так как я наивно предполагала, что он, стилизуясь под серьёзного взрослого мужчинку, так скоро свои чувства проявлять не станет. Но с утра я ожидала получить самое простенькое «доброе утро, принцесска», причём я даже не настаиваю на «принцесске», пусть будет просто «малышка», «детка» или что он там ещё любит говорить. В общем, меня устроила бы даже простецкая «доброе утро», но получила нечто иное. А именно: «НЕ ЗВОНИ МНЕ БОЛЬШЕ НИКОГДА!» от… Оливера.

Сообщение повергло меня в некое состояние анабиоза, и моему беспечному ворочанию в кровати пришёл конец: мозг стал просчитывать всевозможные варианты, чем же я могла ему досадить. Ничего путного на ум не приходило, да и мои звонки, в ходе которых я желала разъяснить ситуацию, отсылались к механическому голосу вежливой тётеньки, с достоинством сообщающей, что «абонент находится вне зоны действия сети или выключен, попробуйте позвонить позднее».

Я ещё минут пять переживала на эту тему, вздыхала, прижимала к волнующе вздымающейся груди (ха-ха, да нет, конечно, моя грудь осталась недвижима, всё же всколыхнуть то, чего особо-то и нет, не всякому Копперфильду дано, а уж мне так тем более) заломленные скорбно руки, потом вспомнила о Шере и теперь мои мысли стали откровенно странными.

Олли тут же покинул территорию моего мысленного аэродрома, где дореволюционными кукурузниками мысли, выстроившись в «кубанскую этажерку», с жизнеутверждающими надписями, типа «не ссы, подруга, Тёма просто ещё спит», «Артёмка телефон посеял — он тот ещё балбес, ему можно», «Артём боится», летая по небу моего сознания, сбивали вражеских лётчиков с не менее жизнеутверждающими надписями: «да ну нужна ты своему Охренчику, как корове седло», «нефиг ушами хлопать, слоняра, ещё взлетишь», «вот тебе кляп — заткни фонтан неуёмной фантазии» ещё на подлёте.

Воздушные бои шли быстро, экспрессивно, катастрофично, захватывающе и несколько грустно. Я бы могла так весь день проваляться в ожидании его звонка, но даже не знала, что я ему скажу.

Всё же решив, что солнце не зря так нещадно слепит глаза, я, повернув голову, наконец-то, заметила её — Соню, от неожиданности перепугалась и, ойкнув, низверглась с кровати прямо на пятую точку, заработав на мягком месте бонусом дополнительный синяк.

Даже руку не подаст, исчадие глубин подземных. Но моей сестрёнке было явно не до моего феерического полёта и на моё скомканное приветствие она не повелась. Сестрёнка сидела на своей кровати, не шелохнувшись, и как зомби таранила меня затуманенным взглядом глаз, не спавших всю ночь, красных и маниакальных. На её лбу пролегали недетские морщины, спутанные волосы трансформировались в самое настоящее воронье гнездо, а под глазами темнели неизменные спутники трудолюбивой заводчанки — круги — таким образом её организм выставил табличку о своём закрытии на срочный ремонт.

Если бы я обладала способностью к чтению мыслей, о чём в последнее время я стала задумываться частенько, то могла узнать, о чём думает сиё неугомонное создание и почему сейчас оно мрачно. И тогда меня собакой Баскервилей загрызло бы чувство вины на радость Сонечке. И на радость Шеру, наверное, ведь тогда ему не пришлось бы объясняться со мной, решать судьбу наших дальнейших отношений, строить нашу ячейку в социуме. Это пугало меня, а уж его и подавно. Но мысли читать я не умела.

Я невольно вновь вернулась к размышлениям о Шере.

Соня вылезать из транса не торопилась. В её мозгу дикими скакунами с погоняющими их есаулами из степей проскакивали события прошедшей недели.